было назвать бородой. Считая ее отличительным признаком раввинов, реб Вульф тщательно соблюдал дистанцию, всем своим видом подчеркивая собственную незначительность. Он, простой служка, мог позволить себе только намек на бороду – скромный признак причастности к высшему обществу.
По той же причине он носил не черный, а темно-коричневый костюм, и в синагоге всегда молился в одном из последних рядов. Став председателем совета, реб Вульф не изменил своих привычек и по-прежнему разговаривал со всеми ровным мягким голосом, старался при встрече первым произнести приветствие, а любой возникающий между прихожанами конфликт разрешить полюбовно, отыскав компромисс, устраивающий обе стороны.
– На Кубе, – нарушил воцарившуюся тишину Акива, – был подобный случай. Я слышал его от деда, а он – от своего деда…
– Расскажи, расскажи! – оживился Нисим. – Может, альтернатива какая пробрезжит.
– Это произошло много лет тому назад – может, двести, может триста, – Акива говорил медленно, то и дело поглаживая усики. Его речь не журчала и не лилась, а погромыхивала, точно старая, хорошо поездившая на своем веку телега. После каждой фразы он на секунду замирал, будто примеряясь, продолжать или нет, но секунда заканчивалась, и погромыхивание возвращалось с неизменностью надежно работающего механизма.
– Неподалеку от Гаваны жил еврейский купец. Крепкий торговец, его слово ценилось не хуже векселя. Имени купца никто не помнит, а называли его Гевер – мужчина. Потому, что вел он дела, как подобает мужчине: честно, достойно, без всяких там шахер-махеров. В Европу Гевер отправлял корабли с ямайским ромом, кубинским сахаром, табаком и кофе, а привозил дорогую мебель, ткани, модную одежду, вина и украшения.
Семья у него, даже по тем временам, была большая – больше десяти детей. Жену он взял из-за океана – откуда-то из Польши или Германии. На людях она почти не появлялась, проводя все время в заботах по хозяйству.
Во всем, кроме одного, Гевер мог служить примером для подражания. Но это одно сильно портило ему жизнь. Происходивший из сефардских евреев, Гевер терпеть не мог Испанию. Он ненавидел испанские песни, презирал испанский язык, на котором говорил, бойкотировал испанские товары. Причина этой ненависти осталась неизвестной – возможно, в нем говорила обида изгнанных предков. Во всяком случае, с испанцами Гевер не торговал, чем сильно усложнил свой бизнес. Жену по той же причине он выбрал из ашкеназских евреев, выучил ее язык и разговаривал на нем с детьми и супругой.
И все же, несмотря на такую странность ведения торговли, дела Гевера шли прекрасно. Вскоре он разбогател настолько, что выстроил на берегу океана великолепную гасиенду. Огромный белый дом с башенками, просторным патио, галереей для прогулок, украшенной мраморными колоннами, флигелем для прислуги и глубоким, прохладным подвалом, куда по специальным рельсам закатывали бочки с ромом.
На сороковом году[26] жизни с Гевером произошло то самое событие, о котором я собираюсь рассказать.