не уходит. Словно годовые кольца, она наслаивается, уплотняется с каждым новым кольцом, отяжеляя душу. Как, чем разомкнуть эти кольца-кандалы? Наверное, душе надо пожить без войны, среди тишины, чтобы почувствовать в ней свободу. Потому что свобода – это и есть Бог.
Воронцов пошёл дальше. Впереди блеснула отражённым небом река. Белые, умытые ночным дождём лобастые булыжники её сияли. Мощёная дорога обрывалась у воды. Там же, внизу, чернел старыми сваями и прочным настилом причал, сплочённый с мокрыми сваями длинными кривыми скобами. Возле причала, поскрипывая стёртыми и разлохмаченными автомобильными покрышками разного калибра, стоял вплотную причаленный старенький буксир с надписью на помятой носовой части: «Политотдел». У берега, уткнувшись в самодельные бакены, выкрашенные в голубой цвет, колыхались на лёгкой волне лодки. Боже, как здесь было хорошо и пустынно!
Он свернул с мостовой и пошёл вдоль берега. Сырая чёрная земля, похожая на огородную, проминалась под подошвами его сапог. Сапоги ему Лидия Тимофеевна выдала старенькие. Других не нашлось. Он долго чистил их щёткой, потом шлифовал куском шерстяной зимней портянки. Но самая беда, размером они оказались маловаты. И теперь он это чувствовал особенно. Правую ногу сдавливало, словно тесным гипсом. Видимо, он уже стёр пятку.
Дома остались позади. Начиналась пустынная пойма, заросли камыша и ив. Воронцов зашёл в ивняк, выбрал подходящий побег и вытащил из полевой сумки нож. Он сел на старую сухую корягу, выбеленную солнцем и объеденную улитками, отсёк ножом ветки и макушку. Палка получалась удобной, правда, немного тяжеловатой. Ничего, подумал Воронцов, высохнет, станет лёгкой. Он счистил кору и слегка заострил конец. И в это время снова почувствовал пристальный взгляд в спину.
Шагах в десяти от него стояли двое. Те самые, у кого он спрашивал дорогу до почты. Молодой, в вельветовой куртке, и пожилой, в ладном пальто. Рожи постные. В глазах тот особый блеск, который Воронцов видел у бойцов перед атакой.
Воронцов встал. Но молодой тут же, в несколько прыжков, перекрыл ему дорогу назад, к пристани, и, нагнувшись, ловко, с каким-то нарочитым артистизмом, характерным для блатных, выхватил из-за голенища короткий нож.
– Ну что, воин, делать будем? – Он усмехнулся, сразу напомнив блатняка Золотарёва. У этого тоже верхний клык украшала золотая фикса.
Воронцов мгновенно оценил ситуацию: ввязываться с ними в разговор – дело не только бесполезное, но и опасное. У другого, того, пожилого, с бегающими глазами, наверняка тоже есть нож. С двумя ему не справиться. Они уже заняли позицию: один спереди, другой немного правее и сзади, потому что свой нож он держит в правой руке.
– Сумку! Сумку давай! Ну? Что смотришь? Или не понял команды? – Говорил молодой. Пожилой угрюмо молчал. Но командовал операцией, видимо, всё же именно пожилой. Он стоял в десяти шагах позади и немного правее с каменным лицом и, держа руки в карманах ладного осеннего пальто, терпеливо молчал. Ждал.
Конечно,