станции Черноморской дороги, бывшей Люсдорфской. Центральный проспект назвали в честь Патриса Лумумбы. Посреди него были высажены деревья, вдоль широких тротуаров двухэтажные симпатичные особнячки, окруженные уютными палисадничками с кустами и цветами. Все это должно было вызывать восхищение и показать всему миру, как партия заботится о простых рабочих. Действительно, все, что нужно было для жизни, там было – и школа, и детские сады, магазины, даже наш придворный любимый кинотеатр «Вымпел».
Искать Лильку долго не пришлось, в местном домоуправлении тут же дали адрес, случай-то какой, не каждый день дома рушатся. Но что я застала внутри этого с виду приятного особнячка, куда их поселили… Комната в коммуналке. До них там обитал какой-то пьяница, который месяц как умер. Все, что можно было бы поломать, было поломано, выбито, испохаблено. Посреди гора мусора, ее неделю надо разгребать. По коридору и кухне шастали синюшные строители коммунизма. Они были страшно возмущены, что им подселили блатных жидов, ладно бы еще славян, да и вообще имели сами виды на эту комнатку.
Лилька с мамой даже не удивились моему приходу, как я быстро их нашла. Никаких радостных эмоций. Выражение лица, как, наверное, у приговоренных к долгому тюремному сроку. Лилька говорить не могла вообще, только молча расписалась за деньги. Рита Евсеевна вдруг разрыдалась, просила у дочери прощения, что привезла ее в эту сучью страну и обрекла на такие мучения. Клялась, что ляжет костями, но, во что бы то ни стало, она ее отсюда увезет. Потом уставилась на меня. Я ужаснулась от ее взгляда. Смотри, смотри, как над нами измываются, читала я в нем, чего же ты не радуешься? Лучше в лагере, чем в этой комнате с такими соседями, нам не привыкать, мы уже там побывали, свое отсидели, ваших райских кущей нахлебались. Все у нас забрали, все. Жизни наши еще нужны – так и их скоро отнимут.
Мне стало не по себе. Лично я чем перед ними провинилась? Я этого выдержать больше не могла – как Рита Евсеевна ползала между тюками, вращая безумно глазами. Немедленно уйти, но как оставить их сейчас одних, наедине со своим горем.
– Тетя Рита, успокойтесь, нас тоже могут выселить, у нас тоже трещины. Спать боимся, бабушка всю ночь караулит. Отопление отключили, холод собачий, а у вас хоть тепло. Я завтра загляну, уберемся в комнате, все перемоем. Пожалуйста, успокойтесь, ну, ради Лильки.
Рита Евсеевна обессилено плюхнулась на какой-то узел.
– Мы же никому здесь не нужны, с нами одна морока, так отпустили бы, и комната свободна, эти пьянчуги только об этом мечтают.
Из коридора донесся грохот, будто кто-то споткнулся и упал. Я выглянула за дверь. Отталкиваясь от стенки к стенке, не шел, а полз дядька в одних трусах и майке. За ним тянулась вонючая полоса блевотины.
– О, еще одна проб…дь, – он вытаращил на меня свои залитые алкогольной дрянью глаза. – Серега, иди сюда, нам мало этих двух сук, так и третья объявилась.
– Кто? – я рассвирепела. – Я тебе, б…ь, хавало твое грязное сейчас заткну. – Обрушив на мужика еще немало