остается один.
Когда ночь, подражая небу, накрывает Город и людей прошитым иголками-каплями бархатом своего одеяния. Когда провода начинают искрить, цветом и светом имитируя живую музыку. Когда тьма спускается с востока, а темнота принимает облик чёрной кошки – плачет ребёнок…
…из темноты, шурша о мокрый асфальт чёрным бархатом кружевного платья, выходит стройная леди. Хотя если внимательно вглядеться в её лицо – можно заметить глубокие морщинки, тянущиеся от крыльев носа к скулам, еле заметные синие кружки под разноцветными глазами и короткие темные волосы с призраком седины. Но все же она молода. Дождь не трогает её, огибая даже широкие поля агатовой шляпки с бутонами черных роз. Она шагает тихо, грациозно, лишь напоминая миру о своём присутствии шорохами складок высокого платья.
Мальчик замирает, не зная, что такое страх, но, смутно догадываясь о нём, как, не зная ещё о рождении, он догадывается о смерти. А леди касается ладошкой его вымокшей от слёз щеки. Мягкость прикосновения ложится темнотой на плечи ребёнка-без-родителей. И глаза мальчика загораются последней уверенностью в том, чего нет.
– Вы назовёте мое Имя?
Она улыбается. Тьма. Темнота. Леди, не знающая и никогда не называющая имён. Она привыкла, что называют её – по-разному и всегда ужасно.
– Назови его сам. Сын.
Темнота расступается, даря укрытое в себе дневное тепло. По мокрому асфальту мягко ступают четыре пары лапок – чёрная кошка возвращается домой со своим котёнком – Мартином.
Часть третья. Имя зверя
Неважно, что не найду
И в углу, и в саду. И в аду.
Мы просто играем в прятки:
Бог прячется, я – ищу.
Сергей Рипмавен. Игра
«Вавилон». Планетарная система Чиар
Ночь обещала быть ветреной и бурой. Сиди и думай. Стой. Какая ещё ночь? Вокруг царил зловеще правильный полумрак – чётко очерчивающий немногочисленные предметы, стоящие от стены до стены. Стен четыре. Четвёрка – число моей дочери. У меня есть дочь, значит, есть и сам я. Какой я? Первое, что приходит в голову в виде ответа на этот вопрос – это посмотреть на свои руки. Поднимаю их: правая рука идёт легко, чуть хрустнув в локте, левая же неподъёмна. И глаза, лишь боковым зрением заметив правильность, соответствие человеческой анатомии правой руки, пытаются рассмотреть левую. Угла обзора не хватает, и вот моя шея, издав противный старческий хруст, немного наклоняет голову вперёд и вниз. Рука левая… протез. Тяжёлый сгусток металлических проводов, вросших или просто уходящих глубоко в пол, на другом же конце проникающих под мякоть моей плоти. И нет крови, есть мерно падающие на пол капли бурой жидкости – ржавчины. Видно, металл, проникший, проросший в меня, принял на себя и груз моего возраста.
Имя, имя, вспомнить бы имя своё. Как зовут тебя, человек?
Из полумрака раздаётся смех. Но у меня нет сил на то, чтоб взглянуть на его источник.
Провода начинают светиться, заполняясь изнутри