ломом махал я и ел из казенной посуды,
все прошло, кроме жизни —
любовь, и печаль, и война,
я вернулся к тебе,
как тогда возвращались повсюду.
Полустанок заброшенный, долго тебя я искал,
подвела меня память,
как будто дворняжка простая…
Протащи меня, время, по этим горячим пескам,
голоса паровозов,
как прежде, повсюду расставив!
Я вставал спозаранку и пни корчевал дотемна,
на ветру к бороде примерзали кора и сосульки,
а над домом проклятым все так же стояла Луна,
и пиликала скрипка, и мухи шалели от скуки.
Я пройду мимо дома, ему ничего не сказав,
среди ночи возьмет меня
медленный-медленный поезд,
я случайным попутчикам
врежу три раза в «козла»
и на этом совсем успокоюсь.
***
М.А.
Отбыла ты в такие края,
улыбнувшись от уха да уха,
что, загадку давно не тая,
проживает поэма твоя,
как привычная птица и муха.
Твой целебный загадочный свет
голубой, как зарница с Босфора,
словно сшитый не нами жилет,
облегающий твой силуэт,
позабыт и вернется нескоро.
Твой круиз из карниза в туман,
что достался тебе за бесплатно,
вспоминается, как балаган,
как готический пухлый роман,
что листаешь туда и обратно.
Равнодушно встречая восход,
постороннему зову внимая,
даже кошка к тебе не придет,
после ночи бессонной зевая,
словно слава твоя мировая.
***
Н.О.
Ты меня приняла полустанком
,которому нет двадцати,
где еще до сих пор не замылены
люди и звезды и кони,
приняла-поняла,
что возможно всю жизнь провести,
пролетая сквозь годы
в изысканном спальном вагоне.
Поняла… нет, не так —
стал доступен удел и удар
без оглядки сойти
и пуститься в решенье простое…
Что поделать,
вдвоем наша стая была хоть куда —
только не было мира,
куда ее можно пристроить.
А потом напоследок привиделась нам темнота,
что на волю просилась из нашего духа и тела,
Как безглазый ребенок-двойняшка,
скулила внизу живота,
и, как птица ночная,
с невидимым шумом взлетела.
Я слова не люблю —
их подделать легко и стереть —
сотворенные нами вторичные мелкие твари,
то ли дело на голову криво кастрюлю надеть,
и руками всплеснуть, и тебя по коленке ударить!
***
М.Б.
Одна талантливая поэтесса
придумала физика-недотепу,
который спросил, напирая на аллитерации:
– Как можем мы жить,