Вы как вина выпили.
– О да, молодого вина, – белки Генриха блеснули умалишенно, – из баварских пьяных виноградников…
На весь дом раскатился дверной звонок.
– Это почтальон, – вскинулся отец.
Изольда стрельнула глазами в мужа. Румяные булочки ее щек враз побледнели.
– От кого ждешь письма?
– Ни от кого.
Жена видела, что муж врет.
И Гюнтер это видел.
А Генрих мелко дрожал, противно, жалко трясся. Он выкричал нечто важное, а потом испугался. Это как вдох и выдох: вдохнул аромат, а выдохнул перегар. Зачем он так тут, за обедом, перед всеми орал, как резаный? Он высказал то, что надо таить. Семья его не поймет. Лизхен? С ней можно лишь перепихиваться в ванной, закрыв задвижку изнутри. Фюрер – вот кто его надежда, его вера, его воля! Он вождь воистину. Он ведет не только его. Всю Германию он ведет за собой в бой. Тельман – просто нелепый телок в сравнении с ним. Кайзер Вильгельм, герой начала века, – козявка, жужелица, муравей. Энергия! Мощь! Фюрер знаток традиции. Традиция – вот его песня. «Она же и наша песня, и наша молитва. Обычай и смерть! Обряд и война! Древние знаки надо уметь читать. Мы разучились. Вождь заново нас читать учит. Открывает зренье ослепшим. За ним! Навсегда!»
Дрожь усиливалась. Готфрид, сморщившись от жалости, глядел на трясущиеся руки сына. Неслышно шепнул Изольде:
– Дай бром. Он здесь, в столовой, в шкафу. На верхней полке.
Изольда капала бром в мензурку, и руки ее тоже мелко, жадно тряслись. Губы ее шевелились. Она беззвучно считала капли: раз, два, три, четыре.
И Гюнтер считал вместе с ней: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь.
И отец глядел на них, и его губы тоже вздрагивали.
А Генрих смотрел на них и смеялся.
– Вы что, идиоты совсем? – крикнул он. – Я же не сумасшедший! Я нормальный! Это вы все идиоты! А я-то в порядке! Мама! Спасибо! Так все вкусно было! Чудеса! Давно такого обеда не бывало!
Отец побелел.
– Мы каждый день с матерью…
– Да, да, я слышал! Каждый день! Не покладая рук и все такое! Но сегодня! Сегодня особенно вкусно все! Спасибо! Огромное спасибо! Спасибо! Спасибо! Спа…
– Генрих, – голос отца дрожал и срывался, – Генрих, заткнись сейчас же…
– Мальчик мой, выпей! – Изольда протянула мензурку с бромом.
Старший сын обидно, страшно засмеялся. Его смех был похож на волчий вой.
Отсмеявшись, он дернул вбок аккуратно подстриженной головой, сам весь дернулся огромной живой молнией, ударил по уюту и чистоте всем долгим худым телом, шатнулся, вылетел из столовой. Отец проводил его взглядом.
– Совсем ребенок с ума спятил, – сказал невнятно. – Изольда, я не могу…
– И вовсе он не спятил, – Изольда вскинула голову. Она старалась держаться красиво и достойно. Такой ведь хороший, вкусный получился обед. Нельзя было позволить обстоятельствам взять верх над благопристойностью, над ее семейным счастьем. – Он хороший мальчик! Просто он