а мы еще тысячу раз сами дадим им в руки козыри. Причину найдут. А в случае мира и спокойствия в Петербурге отлично знают, что надо делать: ехать в Париж за удовольствиями. А вот что будет, если мы захотим выйти в мир, на океанские просторы? Из-за одного этого Англия начнет войну. Они никогда не захотят уступить нам морей.
Он присел рядом с женой.
– Но тебе надо уехать отсюда!
– Я никуда не уеду от тебя, мой дорогой! – сказала она по-французски и обняла его.
– Не отказывайся так быстро… На следующий год, я это чувствую по бумагам, будет еще трудней. Они попытаются взять нас голодом.
– Но разве ты не победишь голод? Ведь ты же говоришь, что мы тут как маленькая независимая республика. Богатства моря и лесов – наши! Не правда ли?
– Если бы это было на самом деле! Но мы живем не для себя. Мы должны непрерывно исследовать и думать о будущем, а не только о прокормлении себя. Я не могу поставить казаков на добывание пропитания, когда не исследован лиман. А цинга уже началась, сегодня Овчинников слег.
– Может быть, не надо так щедро угощать гиляков?
– Мы угощаем тем, чего у нас более или менее хватает: хлебом и крупой. А для больных нужна свежая пища, рыба, которую мы не можем сейчас достать, хотя ее множество, также водка, нужен винный уксус.
…Ночью он написал управляющему делами Компании Этолину[34], что по получении его распоряжений, а также распоряжения Кашеварова, адресованных Орлову, как ответственному тут от Компании, он вскрыл эти бумаги, пригласил к себе Орлова, прочел ему эти приказания и тут же приказал не исполнять их ни в коем случае.
– Я заведу здесь огород! – сказала ему утром Екатерина Ивановна. – И мы не умрем с голоду… Алена и женщины давно говорят об этом.
Он сел писать Муравьеву, что не согласен с его приказаниями и с его осторожностью, доказывал, что имя Николая Николаевича принадлежит истории, если он будет действовать решительно, молил о помощи, сообщал, что на свой страх и риск поставит посты на озере Кизи и в Де-Кастри во что бы то ни стало. Откровенно написал про голод, про болезни и проступки нижних чинов и приказчиков. Несколько дней письма исправлялись. Доктор Орлов, исполнявший обязанности секретаря, переписывал их начисто.
Тунгус Антип сходил в баню, спал в каюрской на нарах, пил чай, играл в карты с гиляком Питкеном. Олени, разгребая снег в тайге, добывали себе белый мох.
Утром в назначенный день еще затемно олени загремели боталами под окнами домика начальника экспедиции. Антип сидел на табуретке в столовой. Сын его устроился у двери на корточках. Офицеры и приказчики были в сборе. Заливались каплями пылающего сургуча последние пакеты.
– Провизии у тебя хватит до Аяна? – спросил Невельской у Антипа.
– Как же, – отвечал тунгус.
Старик встал, снял парку и меховую рубаху, надел на шею и пристегнул ремнями к телу кожаную сумку, в которой упакованы письма, и снова оделся.
– Тяжелая сумка!
Невельской