и нашлись уже, недаром молва о безумной вере вашей вперед тебя до Огхойи доползла.
Я пожевала губами и добавила:
– В одном ты прав. Жестоки наши боги и равнодушны, невозможно их любить… да и верить им надо с опаской. А любить да верить хочется, защиты хочется… Вот и пойдут люди за тобой, пойдут за глупой сказкой. И угодят на колья, на плаху да в смертные ямы. Говорила же тебе, не одобряет наш государь новых верований. Поэтому держи рот на замке. Сам в это веришь, ну и молчи, не губи людей. Что тебе неймётся-то?
– Нет уж, молчать я не буду, тётушка, – тихо произнёс Алан. – Я ведь специально пришёл… в ваши края. Жалко мне вас… Хорошие ведь люди… но гибнете… А то, чем грозилась ты… За вечную радость быть с Ним не страшно и на муки пойти…
– За других-то не решай, бестолочь! Тебе, может, и не страшно, а каково людям будет? Они ж как дети, люди-то, сердцем загораются, а о последствиях не думают. А потом уж поздно плакать, суровы законы государевы.
– Не понимаешь ты меня, тётушка, – вздохнул Алан. – Ну ладно… Если прогонишь, я не обижусь, дальше пойду…
– Хватит болтовни, – оборвала я его. – Лучше ранами твоими займёмся. Где там твой ленивый мальчишка? Эй, Гармай! Тёплую воду, живо!
Не судьба мне сегодня была над книгой посидеть. Как взбесились все! Едва с Аланом закончила, являются от швейников. Там у Хаурилли малой ногу сломал. Тоже провозилась изрядно, шебутной парнишка попался, в голос кричит, и никак боль ему не унять. Уж я и кольцо золотое на нитке перед ним качала, и голосом «ночной лисы» пела ему заговорку, а всё без толку. Пришлось поить отваром сииль-травы, а нехорошо это, шести лет ему ещё не стукнуло, трава боль утянет, а желудку сильно повредить может. Ну, потянула ножку-то, лубки наложила, обмотала… домой пошла, отдохнуть. Где там! Селяне дожидаются, хорошо хоть из ближнего села, неподалёку от городской стены. Домовой у них, понимаешь, проказит, коров портит, поросят хвостами друг к другу вяжет… Уговори его, тётушка, два мешка пшеницы даём…
Не люблю я такие дела, по мне так лечить куда интереснее. А ехать пришлось. Не объяснять же, что это кто-то из них самих балуется, что нет никаких таких домовых духов… Камнями ведь прибьют, как вот Алана бедного.
Пришлось ехать, они и телегу за мной прислали, и мешки с зерном уже выгрузили. Главное дело, шустрый Гармай мешки у них принял и в кладовку уволок, будто так и надо.
Поглядела я двор этот, домовым разоряемый. Ничего двор, крепкий. Хозяин мужик пожилой, толковый. Велела всю семью созвать, там полторы дюжины набралось. И выгнала я всех из горницы и по одному зазывала, с каждым разговаривала. Да не о проделках домового, а о жизни. Кто с кем дружен, кто на что надеется, какой беды и от кого ждёт.
Уже к середине этой очереди начала я кое-что смекать. Но довела дело до конца, а после всем на двор идти велела.
Столпились они, я тоже вышла, посохом своим круг на земле обвела да закорючки всякие начертала. Считается, колдовские знаки.
– Это, – говорю, – Круг Истины. Кто в него войдёт, тот пока не выйдет,