Повремени, брат Сергей Аркадьич, – встал батюшка. – Тебе сегодня грех надрываться.
– Я что… не казак? Есть еще… и-и-и!.. порох в пороховницах… и-и-и! – кряхтел Саблин.
Отец Андрей взялся за одно колено, Саблин за другое. Потянули, кряхтя, скаля красивые зубы. Сочно треснули суставы, жареные ноги разошлись и развалились, брызгая соком рвущегося мяса. Скрытый ляжками от жара печи, лобок светился нежнейшей белизной и казался фарфоровым. Два темных паховых провала с вывернутыми костями и дымящимся мясом оттеняли его. Поток коричневого сока хлынул на блюдо.
– Сашенька, s'il vous plait, – вытирал руки салфеткой Саблин.
Холодный нож вошел в лобок, как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ, исходящих нечастыми каплями.
– Прошу, ангел мой.
Лобок лежал на тарелке перед Ариной. Все смотрели на него.
– Жалко такую красоту есть, – нарушил тишину Мамут.
– Как… ангел восковой, – прошептала Арина.
– Господа, дорога каждая минута! – поднял бокал с бордо Саблин. – Не дадим остыть! Ваше здоровье!
Зазвенел хрусталь. Быстро выпили. Ножи и вилки вонзились в мясо.
– М-м-м… м-м-м… м-м-м… – Жующий Румянцев затряс головой, как от зубной боли. – Это что-то… м-м-м… это что-то…
– Magnifique! – рвала зубами мясо Румянцева.
– Хорошо, – жевал Настину щеку отец Андрей.
– Повар у тебя, брат… того… – хрустел корочкой Лев Ильич.
– Прекрасно пропеклось. – Мамут внимательно осмотрел насаженный на вилку кусок и отправил в рот.
– Четверть часа… м-м-м… на углях и три часа в печи… – бодро жевал Саблин.
– Очень правильно, – кивал Мамут.
– Нет… это что-то… это что-то… – жмурился Румянцев.
– Как я обожаю грудинку… – хрустела Румянцева.
Арина осторожно отрезала кусочек лобка, отправила в рот и, медленно жуя, посмотрела в потолок.
– Как? – спросил ее Мамут, прихлебывая вина.
Она пожала пухлыми плечами. Мамут деликатно отрезал от лобка, попробовал:
– М-м-м… сметана небесная… ешь, пока теплое, не кривляйся…
– Сашенька, а что же ты? – Увлажнившиеся глаза Саблина остановились на жене.
– Александра Владимировна, не разрушайте гармонии, – погрозил пальцем Румянцев.
– Да, да… я… непременно… – Саблина рассеянно вглядывалась в безглавое, подплывшее соком тело.
– Позвольте-ка, матушка, вашу тарелку, – протянул руку отец Андрей. – Вам самое деликатное полагается.
Саблина подала ему тарелку. Он воткнул нож под нижнюю челюсть Настиной головы, сделал полукруглый надрез, помог вилкой и шмякнул на пустую тарелку дымящийся язык.
– Наинежнейшее!
Язык лежал мясистым знаком вопроса.
– Благодарю вас, батюшка, – с усталой улыбкой Саблина приняла тарелку.
– Ах, какая все-таки прелесть ваша Настенька, – бормотала сквозь мясо Румянцева. – Представьте… м-м-м… всегда, когда ее видела, я думала… как вот… как мы будем… м-м-м… как… нет, это просто потрясающе!