их в трепет.
– А подписано оно, – драматически произнес Лео, – архиепископом Новаком!
Кто-то присвистнул. Антоний Новак – самый высокопоставленный министр-священник в мире. Правая рука папы Иоанна Павла.
– Я приказываю вице-капралу позвонить наверх, – продолжал Лео, – подтвердить подпись. А сам тем временем заглядываю в кузов.
Он подался вперед.
– А там – гроб! Простыней покрыт, и латинские слова сверху написаны. Не спрашивайте меня, что они означают. Но под простыней – большой металлический ящик. Большой – это значит большой!
Все алебардисты за столом перекрестились. У каждого в этих казармах при словах о металлическом гробе возникали одни и те же мысли. Когда умирает папа, его хоронят в тройном гробу. Первый – из кипариса, последний – из дуба. А средний сделан из свинца.
Здоровье Иоанна Павла вызывало серьезную тревогу. Он был слаб, уже не мог ходить, на его лице застыла маска боли. Кардинал – государственный секретарь, второе по значимости лицо при Святом престоле – нарушил кодекс молчания, сказав, что отречение возможно. Если здоровье папы не позволит ему осуществлять правление, то это лишь вопрос совести, должен ли он уйти на покой. Журналисты кружили стервятниками, а кое-кто даже предлагал деньги ватиканским жителям за любой намек на информацию. Я недоумевал, как Лео решился рассказать подобную историю перед столь несдержанной аудиторией.
Но он сам ответил на этот вопрос.
– И кого же я вижу на скамейке рядом с гробом? На бейдже написано: «Ногара, Уголино»! – Лео стукнул по столу костяшками пальцев. – Через минуту приходит обратный звонок. Архиепископ Новак подтверждает разрешение на въезд. Грузовик этот уезжает, и больше я не видел ни гроба, ни Ногары. А теперь кто-нибудь расскажите мне, что это все означает?
Пахнуло историей о привидениях. Ходячий призрак, возникший в мрачные часы третьей смены. Люди здесь суеверны.
Не успел никто ответить, как Симон встал и пробормотал что-то вроде «Меня тошнит» или, может быть, «Меня от всего этого тошнит». Не извинившись и не попрощавшись, он вышел из столовой.
Я встал и пошел за ним, не чувствуя под собою ног. Рассказ Лео добавил очень важное обстоятельство к смерти Уго. Швейцарские гвардейцы не обратили на него внимания, потому что канули в лету те времена, когда любой католик с несколькими классами школы за спиной знал латынь. Но мой отец научил своих детей читать и по-гречески, и по-латыни, а потому я знал, какие слова увидел Лео на покрывале гроба. Они складывались в молитву: «Tuam Sindonem veneramur, Domine, et Tuam recolimus Passionem».
В темноте Лео, должно быть, смог составить себе лишь приблизительное представление о габаритах ящика, поскольку для папы гроб был бы слишком велик. Я знал, потому что однажды уже видел такой собственными глазами.
Я знал, что именно прятал Уго.
Глава 5
Семьсот лет назад в маленькой французской деревушке впервые в западной истории всплыла христианская реликвия. Никто не знает, откуда она появилась и как туда попала. Но мало-помалу, как все реликвии, она очутилась в добрых руках.