Подумать только, – проговорил я, спускаясь с террасы. – Стрелять у самого отеля! Только безумец мог решиться на такое!
– Я с вами не согласен. При определенных условиях риск был совсем невелик. Начнем с того, что сад необитаем. Люди, живущие в отелях, – сущие овцы. Принято сидеть на террасе и любоваться заливом – ну что ж, все собираются на террасе с видом на море. И только я, будучи оригиналом, сижу на той, что выходит в парк. Но ведь и я ничего не увидел. Вы заметили, в парке есть где укрыться – деревья, пальмы, кустарник. Стой себе преспокойненько и жди, покуда мадемуазель не пройдет мимо. А она должна была пройти. Идти улицей гораздо дальше. Мадемуазель Ник Бакли, она ведь из тех, что вечно опаздывают и бегут кратчайшей дорогой.
– И все же это страшный риск. Его могли заметить, а на случайность тут не свалишь.
– Да, на этот раз уж не случайность… нет!
– Вы что-нибудь имеете в виду?
– Нет, ничего… одна идейка. Возможно, она подтвердится, а может быть, и нет. Пока что мы ее оставим и возвратимся к тому, о чем я говорил, – к необходимому условию.
– В чем же оно состоит?
– Право же, Гастингс, вы могли бы сказать это сами.
– Мне не хочется лишать вас удовольствия продемонстрировать, насколько вы умнее меня.
– Что за сарказм! Ирония! Ну ладно… Вот что бросается в глаза: мотивы преступления не очевидны. Иначе, что и говорить, риск был бы чересчур велик. Пошли бы разговоры: «Мне кажется, это такой-то. А где такой-то был во время выстрела?» Э, нет, убийца – вернее, тот, кто хотел им стать, – конечно же, скрывается в тени. И вот это-то меня и пугает, Гастингс! Да, я боюсь, боюсь даже сейчас! Я успокаиваю себя: «Их ведь там четверо». Я говорю себе: «Пока они все вместе, ничего не случится». Я говорю себе: «Это было бы безумием». И все время боюсь. А эти «случайности»… Мне хочется разузнать о них поподробнее.
Он резко повернул назад.
– У нас еще есть время. Идемте улицей. Парк ничего нам не дает. Обследуем обычный путь.
Мы вышли из центральных ворот отеля, повернули направо и поднялись по крутому холму. На его вершину вела узкая дорога, и надпись на изгороди гласила: «Только к Эндхаузу».
Мы воспользовались этим указанием, и через несколько сотен ярдов дорога круто повернула и уперлась в ветхие, давно не крашенные ворота.
За воротами, по правую руку от входа, стоял домик. Он занятно контрастировал с воротами и запущенной подъездной аллеей. Домик был окружен опрятным, ухоженным садиком, оконные рамы и переплеты были недавно окрашены, на окнах висели чистые, яркие занавески.
Какой-то человек в выгоревшей норфолкской куртке возился у клумбы. Когда ворота скрипнули, он выпрямился и глянул в нашу сторону. Это был мужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, с загорелым, обветренным лицом и почти совершенно лысый. Его голубые глаза оживленно поблескивали. Он показался мне симпатичным малым.
– Добрый день, – приветствовал он нас, когда мы проходили мимо.
Я ответил ему и, шагая дальше, все еще чувствовал на спине его