графа в моей анкете скоро должна была получить желанное «н. высшее» (неначатое высшее, шутили коллеги в райкоме), а это уже полновесность кандидатуры на любое из мест, хоть в правительстве.
Незапланированная же вакансия в райкоме образовалась оттого, что ушел заворг. Странный парень, с какой-то придурью, проработал всего-навсего года полтора, стали готовить его на первого – ну все тебе в ноженьки устилается! – а он, чистоплюй, вдруг объявил, что в комсомоле работать боле не хочет. Как ни с ним не бились, каких только пакостей не сулили – бесполезно, ушел фотографом в быткомбинат. Странный. Я взялся как-то перебирать после него ящики стола и нашел один блокнотик, где он в тягучие часы хода бюро рисовал и упражнялся в стишатах. Ой-е-ей! почитаешь их и весь комсомол предстает в жутком пародийном свете, сплошное сборище рвачей, никакого проблеску, сплошные издевательские хаханьки, полнейшее безверие в наш строй. Где он рос? Ладно хоть еще не задействует жало в открытую, но ведь доведись случиться какой-нибудь перетруске-заварушке, он же первый хрипы нам рвать будет, раздавит, не дрогнув. А сколько таких молчунов, себе на уме, косящихся злобно с обочины, ждущих своего часа, вечно всем недовольных. Да тот же Дикон из этой же гвардии. И ведь довольно благообразный вид у пачкуна, этого Анатолия, – не пьет сильно, начитанный и башковитый, искусствами интересуется. Это ведь надо решиться, инженеру податься в фотографы, в лакеи, карточки он правда делал добротные, выставку даже как-то раз в клубе организовал, но больше какие-то рощи, рожи младенцев, стариков. Мелькнула у меня мыслешка, а не показать ли этот блокнотик нужным людям, чтобы четче обозначить нашего потенциального врага, но пожалел, отдал владельцу, на что он и не особо возрадовался, странный, неужели даже не опасается вскрыть свою сущность? наглец! или так уверен в себе, чувствует силенки? да раздавят ведь, как таракана, играючи и походя…
В кабинете нас тогда было трое: я, Зинуля, толстенная незамужняя деваха лет двадцати пяти, секретарь по учащейся молодежи, и Гена, заворг, мой микрошеф. Гена был неутомимее секундной стрелки, сидеть он совершенно не мог, весь день мельтешил перед глазами, бестолково метался, искуривая до двух пачек дорогих сигарет с фильтром. Совался Гена во все дела, свои же кисли и уже в ранге сверхсрочных перекочевывали на мой стол.
Три телефона на одном проводе, но при звонке я всегда кликал из коридора Гену, и тот, отшвыривая в урну только что подкуренную сигарету, бросался к трубке, сообщал без тени разочарования или обиды, что спрашивают меня или Зинулю. Он носил темные очки – один глаз был подернут бельмом – всегда был в безупречном костюме и галстучке, благоухал сигаретами и приятным одеколоном. За плечами у Гены педвуз, в наличии стойкое отвращение к школе.
В довесок к неорганизованности на работе он имел совсем губительную для его карьеры черты – был невосдержан и нестоек к спиртному. Я помню,