в первый раз столик с кастрюлями, оставил наполненные тарелки и стаканы больным, и вышел. Через секунду вернулся, и поставил еду передо мной.
Дни и ночи были невыносимо тяжёлыми. Я не высыпалась, потому что, стоило закрыть глаза, мама раскрывала рот и орала: «Открой окно, мне нечем дышать! Закрой меня одеялами, я замёрзла! Опусти жалюзи, мне мешает солнце (луна, фонари)! Закрой дверь, в коридоре шумно! Выключи-включи свет, дай другую бутылку воды, где мой йогурт, проверь капельницу, принеси то-это из шкафа, померь мне темпертуру, измерь давление, переверни подушку, поправь ноги, хочу новую простынь, …, …,…»
Я терпела. Понимала, что ей, на самом деле, худо. Надеялась, что дома ситуация изменится.
На второй день вышла к автомату, взять горячего шоколада. Обратно не впустили. Отделение закрыли, выйти в зал ожидания попросили всех. Посетители переговаривались, обсуждая что-то. Через какое-то время вышел врач и обратился к притихшей женщине: «Сожалею…» Он обнял женщину, поцеловал, стал гладить по голове. Я подумала, что это – её родственник. Но тут к женщине стали подходить абсолютно все присутствующие, обнимать и высказывать соболезнования.
Вспомнилась реанимация в Елизаветинской. Молчаливый персонал, пролетающий мимо приехавших к больным родных, «Доктор, скажите…» – «Мне некогда, не сейчас, это не ко мне, подождите»… Мужчины и женщины с затравленными от горя и неизвестности взглядами, одна холодная скамейка на весь закуток в подвале. За две недели трижды врачи сообщали кому-то о летальном исходе. Вокруг несчастных сразу же образовывался вакуум, от них шарахались, стараясь спрятаться за угол, отвернуться. Одна женщина упала в обморок, когда врач сказала ей: «Мы ничего не смогли сделать…». Он едва успел её подхватить, усадил на облупленную белую скамью и исчез.
После третьей ночи в таорминском госпитале сыновья забрали маму домой.
Дом стоял в самом начале города. Их квартира была огромной, на 10 комнат, занимая целый этаж в многоквартирном доме. Терраса на крыше тоже принадлежала им. В квартире – две ванных комнаты, две подсобки, комната для собаки, балконы по всему периметру. Виды – на Калатабьяно, горы, Этну и Таормину. Слева от дома – река Алькантара, под действующим мостом – старый, разрушенный.
Дважды в неделю приходила мулатка Анджела, убиралась, стирала и гладила. Она крестилась, слушая завывания старухи и шептала мне: «Терпения Вам, терпения…»
Готовил младший сын, Серджио. Мне велели сидеть с мамой, споласкивать посуду и загружать в посудомойку, наводить порядок на кухне и в маминой комнате.
Моя комната была крошечной, с проломанной кроватью. Постельное выдали такое драное, что я побрезгала им пользоваться. Ложилась на покрывало, заворачиваясь в свой палантин. Благо, что сентябрь стоял по-сицилиански жарким, за +30.
В квартире был проведён интернет, но я смогла выйти в сеть пару раз, ненадолго.
Больная не давала ни минуты покоя.