неопределенно кивнула, наверняка уже пожалев, что спросила, и, вообще, что вызвала меня к доске.
Я принял угрожающую позу, выставив вперед руки, и, сжав кулаки, – Владимир Выс…
– Стихотворение, надеюсь, не про зайца…?! – вдруг перебила меня учительница.
– Нет, не про зайца! Не матершинное! – успокоил я и продолжил, – Владимир Высоцкий! «Парус!»
Снова встал в «торжественной» позе, и, стараясь как можно громче, подражая хриплости и великолепному звучному: «ррр-р-р-р» Владимира Семеновича, что называется «зарычал»: «А у дельфина взрезано брюхо винтом.
Выстрела в спину не ожидает никто…», – «впечатывал» я каждое слово, – «На батарее нету снарядов уже.
Надо быстрее на вираже…»
Весь класс вместе c Ольгой Павловной неестественно притих. Анечка за первой партой округлила и без того большие из-под длинных ресниц красивые голубые глаза. Димка сидел c открытым ртом, медленно пуская слюну. А Ольга Павловна отчаянно сжалась в учительский мягкий стул.
«Парус!!! Порвали парус!!!» – истошно, что было сил, закричал я.
Ольга Павловна аж подскочила от испуга. Приоткрылась дверь. Заглянул директор школы…
«Каюсь, каюсь, каюсь…», – уже на два тона тише закончил я чтение.
– Зарубин! В понедельник жду твоих родителей, – сердито произнес директор, поверх надвинутых на узкий нос очков рассматривая класс. Что-то прошептал на ухо практикантке.
«Пятерочка» моя c треском сорвалась. Я поправил съехавший набок пиджак, молчком сел на место.
– Ребята, – продолжил директор, – умер Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев. Завтра учебных занятий не будет. То есть в школу ходить не надо.
– Ой! Как хорошо! – захлопала в ладоши Анечка.
– Аня! Как тебе не стыдно! – даже немного испугалась Ольга Павловна.
Пробренчал звонок c урока. И я, напялив пальто c шапкой, побрел домой.
Школа от дома была недалеко. В частном секторе. Три остановки – если ехать на трамвае. Потом немножко подняться в гору, пройти переулок, где в одном из дворов постоянно кидалась на забор огромная рыжая овчарка, затем еще чуть-чуть вверх, мимо почты, и вот – мой дом. Деревянный, обложенный кирпичом, c железной оцинкованной крышей.
Отец был дома. Сидел в кухне за столом, спиной к двери. Пока я раздевался, по радио под грустную музыку вещали o смерти советского «вождя»: «…идут рабочие, служащие, колхозники Подмосковья… студенты и учащиеся… нескончаем людской поток в Колонный зал Дома Союзов…»
Папаня был выпившим. На столе стояла бутылка водки, вчерашнее нарезанное сало и неочищенная луковица…
– А, Лешка, чего так рано?
– Отпустили, до понедельника.
Хотел сообщить, что вызывают его в школу, но увидел, что у отца красные от слез глаза.
– Чего ты? Брежнева жалко?
Отец приобнял меня, посадил к себе на колени. Даже, c чего-то вдруг, поцеловал в щеку, немного щекоча усами. От них вкусно пахнуло салом с чесноком, крепким табаком, и не очень вкусным запахом водки…
– Гришка погиб…
– Дядя