в носилках он поплыл прочь от проклятого моря на руках незнакомцев, ему казалось, что он по-прежнему в шлюпке. Голова горела, колотил озноб, и все еще мутило.
Минуя узкие переходы, он пробегал под высокими, как в детстве, стрельчатыми арками, дотягиваясь, пил из фонтана. Снова бежал и бежал, но в белых домах с террасами и даже на рынке, на главной площади, не было ни души. Только в мелла[14] на пустой площади среди обшарпанных и давным-давно заброшенных домов с асимметричными окнами у голубой двери сидел мальчик с закрытым лицом. Может, это еврейский мальчик вернулся домой? – подумал он, и хоть ему было страшно из-за его позы и этого платка, он все же подошел: «Где все?» – собирался спросить он, но мальчик отнял платок от лица и оказался его сестрой. Молча она указала ему за порог полуоткрытой двери, в темноту двора. Привыкнув к ней, через низкое оконце он различил два неподвижных тела на каменном полу – мать, как он ее помнил уже взрослым, в ее любимом бирюзовом платье, и новорожденного, умершего через два дня после нее. Сестра взяла его за руку, и они вошли внутрь. Там было сыро, холодно, из-под пола и из-под земли сада проступала темная вода. Он ринулся к телам, но вода поднималась все выше, и, приглядевшись, он понял, что она вытекала именно из них. Сестра, или кто-то похожий на нее, вдруг оказался по другую сторону окна, позвал его с улицы, но он не успел выбежать, по стенам пробежал полупрозрачный геккон, и там, где он только что лепился своими лапками, начали разверзаться черные трещины, стены накренялись, падали, превращались в пыль. Тьма густела все больше, и воздух превращался в свинец.
«Фин хна?»[15] – закричал он сестре, пытаясь различить блеск окна в клубах поднявшейся земли.
– Si a Lampidusa, picciottu[16], – ответил ему мужской голос впереди.
– Je suis en Italie?[17] – сделал усилие приподняться на носилках Амастан.
– Ma quali Italia e Italia, – добавил другой, лица которого было не видно в темноте, – cca ntall’Africa semu![18]
– Laissez-moi partir![19] – воскликнул Амастан, резко сев и шаря руками в поисках вещей. Только сейчас он понял, что на нем была совсем другая одежда.
– Ma chi ci cunti? – снова раздался голос идущего впереди. – Ora accuminci a spiegarici’a geografia a’stu disgraziatu? In Italia sei, bello, in Italie, in Italie, oui, oui, stai tranquillo![20] – повернул он голову в сторону Амастана, чуть накреняя носилки влево.
Про этот островок Амастан уже знал понаслышке. В его мечтах он представлялся цветущим островом свободы, и теперь неприступная бетонная стена с колючей проволокой, делящей разные зоны лагеря на клетки, казались продолжением морского бреда.
В туалете ноги тонули в зловонной лиловой жиже, и все толчки и очки были заполнены до отказа. Чтобы войти туда, нужно было перестать дышать, иначе можно было свалиться там же без сознания. Он поискал, но не нашел ни бумаги, ни кувшинов с водой.
Уже на следующий день он привык к тому, что все делалось на виду. На третий – почти перестал ощущать зловоние. Условности, удобство и целомудрие не полагались