авантюриста Чичикова.
Кажется, все началось, когда мне было пять лет. Это тогда в молозивной пелене полуполярного лета, пока все остальные пятьдесят сопляков, вроде меня, спали в железных кроватках, яркая красная звезда находила меня и пульсирующим шаром выбрасывала вдаль свои сообщения (вариант: сверху звезда видела все сразу. Она являлась для всех детей, но, благодаря бессоннице, вечно воспаленному, неугомонному сознанию, только я могла входить с ней в общение). «Это диктат времени, – посылала волны звезда, – двигаться, меняться, спотыкаться, спотыка, спотык, прием, прием, – говорит звезда, – начинать сначала. А кто чистоплюй, тот, – прием прием…» Тут неожиданно включался рассвет или соседняя девочка, проснувшись, просила пластмассовой формочкой в виде рыбки почесать ей попу: глисты, острицы нашего детства; песок Балтийского моря выпадал из формочки на простыню, освещаемую мутноватым белком сходящей на нет белой ночи.
– Ну вот… Что еще за неуместная ностальгия? Ведь начала о звезде, а кончила, прости господи, глистами… И почему, если не могла сидеть на месте, теперь жалуешься? Кстати, эти упомянутые тобой друзья (ну кто вообще в таком возрасте верит в дружбу?) тебе самой не кажутся ли слишком зашоренными, не начинаешь ли порой скучать в их присутствии, потому что они не могут разделить потусторонний опыт и твою параллельную жизнь? А вообще-то ведь ты не родилась каким-то там Кристофором Колумбом, не можешь все-таки обойтись без идеологии, вспомни получше: тебя просто выблевало свободной, наконец, от преград волной, как и несколько миллионов других.
– А вот и нет! В детстве еще я повторяла грузинский алфавит по бутылочным наклейкам, неожиданно знала назубок армянский эпос, а потом уехала в Чухонию за духовностью. Мне всегда хотелось охватить разные точки зрения, в том числе и незрячего, мертвого, нематерьяльного.
– А может, ты просто от тоски рванула, куда глаза поглядели? Бросили тебя, девочка, бросили, отец бросил, мать бросила, а ты вот за это родину, болотную, бесформенную, синеокую бабень, позабыла в широких полях. Так ведь, родная, родства не знающая?
– Ошибка! Служу своей родине, служу, пусть и издалека, миссия у меня такая, претерпеть в разлуке и любоваться издалека ее непомерным телом. О ней все мои мысли, к ней обращены, в непонимании ее твердолобости, а то, что другую мать себе искала, потому лишь, что ласки хотела. А это не запрещено. Я клятв никаких никому не давала. И, кстати, вовсе не мы нужны этой родине. Это мы сами без нее рискуем оказаться пустым местом. А мне как раз и хотелось почувствовать пустоту и понять, могу ли я жить без этой мамаши. Снять помочи языка и ментальности, подвигов и почестей, раздеться, но не для фотографий, а для того, чтобы почувствовать холод и понять, где проходит граница реальности.
Да, такие вот бессмысленные, противоречивые диалоги разыгрывались порой в моей фантазии. Не то чтоб мне не с кем было общаться, но на своем первом языке мне это было делать практически не с кем.
В