И все, что происходило далее, случилось очень и очень быстро. И некогда было рассматривать статистов.
На меня и раньше никто, кроме доктора, особенно не смотрел, ну а после звонка мобильника обо мне вообще как будто все забыли. Я валялся в ногах не знаю у кого и пытался собраться с мыслями.
Иван Андреич ответил на звонок коротким «Да?». Кивнул невидимому абоненту, отключился и сообщил всем присутствующим: «Суку привезли». Петя многозначительно хмыкнул. Мужик с фингалом злобно оскалился, рванулся к дверям, на ходу воскликнув: «Я его ща встречу, суку!» Иван Андреич крикнул вдогонку злобному, мол, не особенно-то распускай руки, Гунявый. А я машинально запомнил, что злобного с синяком здешняя публика именует «Гунявым».
За Гунявым захлопнулись двери, в помещении повисла судорожная тишина ожидания, я сглотнул и уж было настроился произнести громко, отчетливо, без дрожи в голосе: «Простите, но меня, совершенно очевидно, с кем-то спутали», однако не успел – двери снова захлопали, гораздо быстрее, чем я надеялся. В помещении вновь появился Гунявый. Он, держась чуть впереди, вел, схватив за шкирку, своего недавнего ресторанного собутыльника. У собутыльника сочилась кровь из разбитой губы. Кровь я заметил и на костяшках пальцев Гунявого. Руки у человека с рассеченной губой были скованы наручниками так же, как и у меня. За спиной у пленника номер два маячило двое мужиков-конвоиров.
Все заговорили разом – и бык Петя, и холеный Иван Андреич, и Гунявый, все загалдели хором, обращаясь к новому пленнику, и он заговорил, сплевывая кровь, отвечая всем сразу. Поразительно, однако я сумел вникнуть в эту многоголосицу! По отдельным обрывкам рубленых фраз я каким-то чудом (да, я повторяю – чудом!) понял, что пленник шантажировал Ивана Андреича.
Гунявый, представляя Ивана Андреича, встретился с шантажистом один на один «в кабаке». Гунявый должен был выкупить некий компромат (разумеется, на Ивана Андреича), но, «схавав бабло» (то есть атташе-кейс с выкупом), шантажист вместо «товара» указал на меня и заявил, что «лыжник притаранит товар завтра в ноль на Пушку» (то есть завтра в ноль часов я принесу «товар»-компромат к памятнику Пушкина на одноименной площади). Но шантажист заглянул в кейс и «просек фуфло» (то есть понял, что вместо реального бабла ему «втюхали куклу»), дал в глаз Гунявому и «сорвался».
Он сплевывал на ковер кровавые слюни и как бы оправдывался – дескать, по изначальной договоренности «на стрелку» должен был прибыть один «ваш», а, «в натуре, вы весь кабак обложили».
Петя крыл его по-матушке и хвастался, мол, у Гунявого под «пинджаком» был спрятан микрофончик, о чем, ясен перец, шантажист не догадывался, ибо «держал нас за лапотников сраных», а реально «мы все базары в синхроне слыхали и, вишь, доперли, кого ты, сучара, мать твою в лоб, обзывал «лыжником», в рот тебе кило печенья, сучонок!».
Гунявый многословно хвалил пацанов, которые «пушки не забоялись (здесь «пушка» уже не имеет отношения к Пушкину, здесь и далее говорится уже про оружие) и не позволили шантажисту