взгляд от ужасного зрелища убитого фельдшера. И только пробегающий мимо какой-то легкораненый боец, грубо толкнув в спину санитарку, вывел её из оцепенения своим криком:
– Что встала? Скорее беги… спасайся, дура!..
Дальше глазам её предстала картина большего погрома. Кругом дымилась и разметалась комьями земля. Гарь забивала бронхи и слепила глаза. Пространство было усеяно телами людей и окровавленными кусками плоти. Грохот стоял такой, будто само небо обрушилось осколками на землю. Кошмар овладел девушкой. Душа её загнанно заметалась в трепещущем теле, подверженная нахлынувшему страху. Тоня бросалась по сторонам между разрывами вместе с другими обречёнными, не отдавая отчёт своим действиям. На её глазах обезумевших от ужаса людей разрывало на части. В этом аду, казалось, нет спасенья. Немецкие орудия крушили всё без разбора. А один танк прорвался так близко, что бил с пригорка прямой наводкой и был отчётливо виден зловещий крест на его бронированной башне. От столь невыносимого зрелища Тоня уже совсем ничего не соображала. Она просто бежала, не помня себя, куда-то по лесу, продираясь сквозь чащу и не замечая, как ветки нещадно хлещут по рукам и лицу, расцарапывая до крови кожу.
Временами то тут, то там раздавался автоматный стрёкот, доносился близкий гул танковых двигателей. Когда однажды вдруг в просвете среди деревьев показалась просёлочная дорога, затравленная беглянка с отрадным чувством близкого избавления кинулась было туда, как увидела двигающиеся колонны боевой техники, отмеченной чужими крестами на бортах. Оттуда доносились звуки немецкой речи.
Как загнанный зверь, девушка снова бросилась в непроходимые дебри лесной чащобы. Лишь наступившие сумерки остановили её бесконечное бегство. Близкая канонада не смолкала ни на минуту. От непрекращающихся огненных вспышек пожарищем полыхало небо. Под ногами у Антонины мокро хлюпала почва. В одном месте она провалилась в болотную жижу и полные сапоги набрала воды. И тогда поняла, что оказалась на болоте. Дальше пробираться не имело смысла, можно было угодить в трясину и не выбраться из неё. Нужно дожидаться рассвета. Тоня выкарабкалась на ближайшую сухую кочку, на которой росла ёлка, вылила воду из сапогов и, прижавшись к древесному стволу, затихла.
Ночь пришлось провести, забившись в колючих ветвях раскидистой ели.
Болотная сырость зябкой дрожью отзывалась в теле, не позволив всю ночь сомкнуть глаз. Тревожно ухала выпь в темноте. Страшным хохотом, временами, ей отзывался филин. Жуть! Одному оказаться в дремучем лесу среди ночи – не каждый способен перенести такое спокойно. А тут девушка, городская, вырванная войной из семьи.
– Господи, спаси-сохрани… – до самого рассвета шептала она почти совсем онемевшими от холода губами, позабыв о том, что совершенно не знает молитв, поскольку, являясь комсомолкой, всегда напрочь отвергала религию и существование всяких чудотворных сил. Но помня,