нет, сидели бы.
– Вообще-то да. Что тут такого?
– Вот именно.
– Но всё равно – сдерживаться надо.
Она перевела на него взгляд.
– А сейчас не надо?
Он потянулся к ней губами.
– Мне бы не хотелось.
Губы уткнулись в губы, она не разжимала. Не моргала, глаза – вот они, большие. Страшно даже.
– А тебе?
– Мне – надо.
Но впустила. Укусила нижнюю.
– Почему?
– Надо.
– Но почему?
– Просто надо.
Слова нетвёрдые, они уже позволили языкам. У неё – горячий, маленький, вёрткий. Он облизывал.
Отстранились.
– Я раньше не целовалась.
– Я тоже.
– Не ври, – засмеялась.
– Ладно, не буду. Но у тебя получается.
Облизнулись ещё.
– Получается. Ошалеть можно.
– Ты так всем говоришь?
Сблизились снова. Она позволила дольше, но не слишком.
– У тебя прирождённый талант.
– Какой ты циник!
– Ого, вот так слово! Где услышала?
– В книжке прочла.
– Что за книжка?
– «Не доверяйте мужчинам».
– Есть такая?
– А как же.
– Сожги.
– Нет, оставлю.
Сближали кончики языков. Она быстро – он не успевал поймать зубами.
– А вдруг папа сейчас выйдет?
– Он ничего не увидит.
– Присмотрится.
– Да что ты его боишься?
– Я не боюсь. Просто неловко.
Ручки маленькие, тёплые. Его ладонь внутри, она сжимала, гладила. Перебирала пальцами.
– Ты ему так прямо и скажи: «Всё, старый хрыч, твоё время вышло!»
– Ладно, так и сделаю.
– А то он так тебя и будет третировать.
– Он не третирует. Он даже не разговаривает со мной почти. Мы как чужие.
– Может быть, это неплохо.
Сблизились опять. Он гладил спину, а другую руку освободил – она разжала ладони. Он дотронулся до груди.
– Не надо.
Убрал руку.
Сидели час может.
– Я пойду, – встала она.
– Уже?
– Поздно просто.
Он тоже встал.
– Забери газеты.
– Да ну их!
– Забери. Папа увидит завтра – поймёт все.
Он забрал.
Двинулись обратно. Шагов тридцать всего. Встали у окна.
– Подсади меня.
Она задержалась. Поцеловались ещё.
Он приподнял её, она залезла в окно.
– Пока, – махнула на прощание.
– Пока, – отозвался он.
Холодно было.
Просыпался он долго и тяжело. Сон был липкий, мерзкий – из одной сцены он перетекал в другую и был настолько силён, что никак не отпускал из своих глубин. Вадим вроде бы уже открывал глаза, вроде бы уже поднимал голову, но новая волна сонливости тут же накрывала снова. Сон был противен. Когда он внезапно оборвался, первые воспоминания о нём были настолько гадки, что его затошнило. Первые воспоминания