– Марьей Петровной называют, а вчера будто бы лишь звонили; чемоданы она им не отдаст, раз соседка не хочет их признавать, ну и что ж, что это их чемоданы, что ж, что сами ставили, она под уголовное дело идти не желает, знает она, как оно бывает, только с милицией выйдут отсюда чемоданы, там пусть и отдает им милиция; а они с мужем ответственности на себя не берут и брать не собираются, и вообще сейчас сами будут звонить в отделение.
– Да что вы в самом деле, – теряя терпение объяснять ей все по третьему разу, сдавленным голосом закричал Андрей, – что вы трясетесь, ну зачем нам, рассудите же вы, заносить их к вам нужно было!
– Звони в милицию! – глянула, извернувшись, наверх, на мужа, баба.
Дверь выстрелила замком. Стена сотряслась от удара, и певшая свою сиплую предсмертную песню блеклая желтая лампочка тихо погасла. Тишина и серая подъездная темь согласно обнялись, как две давно не видевшиеся родные сестры. Андрей отошел к перилам и посмотрел вниз, в дверной проем входа. Там, за ним, были еще поздние летние сумерки, и половичок асфальта в проеме светился матовой белесостью.
– Пошли, – сказала за спиной жена.
– Куда? Дождемся милиции, объясним все, возьмем вещи.
Жена подошла и стала рядом.
– Но милиция может ведь и не прийти сегодня.
– Значит, сами сейчас пойдем.
– Завтра возьмем. – Жена дотянулась руками ему до плеч, подталкивая его, протиснулась между ним и перилами, встала на цыпочки и поцеловала в губы. – Не заводись, не раздражайся, видишь, я какая спокойная. Зачем нам сейчас вещи, время на них тратить? Давай лучше о ночлеге позаботимся. В гостиницуна одну ночь пустят ведь нас? Ну, не в одну, так в другую.
– А как же это ты без пижамы спать будешь?
– Ну, не злись, не злись, – жена оттолкнула его, упершись ему в плечо, и отошла в сторону. – Злишься, что укладывал, тащил – такой груз, всего на четыре дня! – и все так бестолково, да? Виновата, признаю, – не позвонила, а что теперь злиться?
Андрей заставил себя рассмеяться, обнял ее за плечи, и они стали спускаться.
– Я не злюсь, с чего ты взяла… Просто я ошарашен.
Верхний обрез дверного проема поднимался все выше, вновь часть за частью высвобождая улицу: проезжую часть дороги, газон, скамейку, стоявшую в своем нормальном положении на ногах, дом на противоположной стороне, – только все это теперь было размыто в чертах, блекло, и небо, когда они вышли под него, уже оставленное солнцем, походило на увядающий лепесток гигантского голубого цветка. Машины, с тихим шипением шин об асфальт пробегавшие навстречу друг другу с обеих сторон газона, шли уже с зажженными подфарниками, тускло светившимися на их оскалившихся решеткой воздушного охлаждения лицах, но фонари еще не были включены.
И так же, как утром, не сговариваясь, они механически повернули налево и пошли в сторону метро.
– Ну что, пойдем в эту… как она называется, на площади, возле Исаакия, – сказал Андрей, пытаясь вспомнить название гостиницы и не вспоминая, помня лишь то, что