не выдержал Миша.
– Автобус не бери. Что не сможешь взять – запомни. Вернешься – расскажешь. Будь внимателен – это твой последний вступительный экзамен.
– Экзамены, экзамены, – почти с раздражением шептал Миша, поднимаясь по лестнице. – Сколько можно проверять! Он что, в космонавты меня записывает! Всего-то делов – астрономический кружок.
Он говорил, но какая-то частица его сознания твердо знала, что речь идет не о кружке, а о куда большем, важном и, наверное, главном в его жизни деле. И он пройдет любые испытания и экзамены, лишь бы остаться, прилепиться к Киве Сергеевичу и пойти за ним. Куда пойти, он пока не понимал, но знал, что это правильная, а главное, единственно возможная для него, Миши, дорога.
Фигуры горнистов на фасаде Дома Пионеров пылали, не хуже костра в огне заходящего солнца. На улице все было обычно: прохожие, автобусы, колоны кинотеатра «Россия» наискосок, книжный магазин напротив, черная глыба памятника Ленину посреди площади, серые ступеньки главпочтамта.
Миша обогнул Дом Пионеров. Сразу за ним начинался парк, разбитый на месте старого кладбища. На нем были похоронены декабристы, но это его не спасло – кладбище разровняли, превратив в место отдыха трудящихся. В монастыре, где когда-то отпевали умерших, разместили краеведческий музей, там Кива Сергеевич и устроил свою обсерваторию.
Миша свернул на дорожку парка. Под ногами забренчало. Трудящиеся, выпивая и закусывая в кустах, захмелев, разбрасывали пустые консервные банки во все стороны света.
– Тьфу, – Миша наподдал носком, и банка со скрежетом врезалась в кусты. Он прошел еще несколько шагов и остановился.
«Первое, что привлечет твое внимание – принеси сюда».
Банка. Что за ерунда! Но ведь Кива Сергеевич четко сказал – первое. Придется нести.
Он вытащил банку из кустов, брезгливо вытряхнул остатки сайры и возвратился в подвал.
– Вот, – сказал он, протягивая жестянку Киве Сергеевичу.
– Отлично! Лучшего и придумать невозможно. Да, ты настоящий астроном. А теперь – за работу.
По правде говоря, Мишу слегка разбирал смех. Какое отношение имела пустая консервная банка к почитателям Луны и почему именно она доказала, что он настоящий астроном – было непонятно и странно. Да и вся высокопарность церемонии отталкивала. Миша всегда убегал от всякого рода общественных нагрузок. Красные галстуки, звездочки с кудрявым Ильичем, совместное пение «Интернационала» вызывали мурашки стыда. Все эти атрибуты причастности казались неловкими анахронизмами, принадлежали к другой эпохе и, кроме исторического любопытства, не вызывали никаких эмоций. Серьезное к ним отношение представлялось постыдным. А тут он оказался вовлеченным в чудаковатый ритуал, избежать которого уже не представлялось возможным, а прекратить – немыслимым.
Кива Сергеевич снял с гвоздика в стене большие ножницы для резки кровельного железа и ловко вырезал треугольные выступы по краю банки. Затем просверлил в донышке отверстия и пришурупил банку к палке с закругленными