руку на чернильницу из слоновой кости, которая была привязана к его бедру. Он боялся не столько карманников, сколько того, что в толпе чернильницу нечаянно кто-нибудь оторвет. К животу его был привязан большой черный пакет с вощеной дощечкой для письма, пером и скрученным пергаментом, поэтому он старался сохранять дистанцию в полруки между собой и своим наставником, доминиканским священником и инквизитором Шарлем Донжоном, который уверенно прокладывал путь сквозь хаос.
Усилием воли Мишель отвел глаза от рабочих и кольев, ибо этот род казни вызывал в нем неимоверный гнев.
«Я думал, что их надо спасать, а не убивать!» – крикнул он однажды при схожих обстоятельствах своему приемному отцу, главе французской инквизиции кардиналу Кретьену, разъяренный притворными заверениями гражданских властей, что казней больше не будет.
Мишель до сих пор испытывал гнев, и теперь еще больший, ведь он, как и та вдова, был уверен – приговоренная к смертной казни аббатиса и вправду святая, обвиненная по ошибке. В своем родном городе Авиньоне он сам видел, как она вылечила раненого человека простым прикосновением.
Поэтому теперь каждый удар молота Мишель воспринимал как вызов.
«Боже, пусть этот кол не понадобится, – молил он про себя, – и тот, другой...»
По всей видимости, рука закона уже была готова безжалостно обрушиться на обвиняемых в ереси.
«Никому не дали и шанса на спасение. Так им не терпится зажечь костер!» – думал Мишель.
Собственная миссия раздражала его; это был всего второй инквизиционный процесс, в котором он участвовал, но и первый еще продолжал напоминать о себе ночными кошмарами.
Тут ему хорошенько поддала коленом шедшая сзади молочница, умудрившись при этом не расплескать ни капли из кувшинов, которые она несла на плечах. Теснимый толпой, Мишель не смог разглядеть ее как следует. Но услышал тихий плеск молока в кувшинах и почувствовал по запаху, что на жаре молоко уже начало подкисать. Впереди образовался затор: люди не двигались с места, завороженные предстоящей казнью, поэтому пинком молочницы Мишеля притиснуло к спине отца Шарля, и писец поморщился, услышав, как хрустнул тонкий пергамент.
Несмотря на толчок, Шарль все же устоял на ногах. Весь его вид излучал спокойствие и достоинство. Он был невысок ростом, на целую голову ниже своего протеже, но держался прямо и уверенно; его торс под простой черной сутаной (которую он носил в том возрасте, когда духовные лица его происхождения и сана уже одеваются в яркие шелка, атлас и меха) был широк и крепок. Им с Мишелем предлагали остановиться в роскошном дворце епископа, построенном рядом с базиликой, прямо на месте древней городской крепости. Но отец Шарль нашел дипломатичный способ одновременно и принять, и отклонить это предложение, сказав, что они с Мишелем остановятся неподалеку – в доминиканском монастыре, примыкающем к базилике.
Чтобы успеть к заутрене, они поднялись задолго до зари, хотя накануне вошли в ворота Каркассона уже в сумерках, а в полночь вместе с насельниками монастыря