ее и вцепляюсь в нее, как обезьянка. Она гладит меня по волосам.
– Ну что ты, что ты, Кармел. Все будет на пять с плюсом. Все и так хорошо. Ты же не одна. Ты ведь не можешь жить одна. Поживешь немного с нами, вот и все. Как только маме станет лучше, поедешь с ней повидаться.
Она говорит понятные вещи – не то что дедушка, и в ее словах есть смысл. От ее слов мне становится спокойней, так что я даже разжимаю руки и могу высморкаться в розовый бумажный платок, который она вынимает из кармана.
Она улыбается мне. Когда я смотрю в ее глаза, мне на ум приходит слово «янтарь». Цвет ее глаз напоминает мамино ожерелье из желто-коричневых бусин. Совсем маленькой я любила засунуть одну из бусин в рот, пока никто не видит, – уж очень они походили на конфеты. Вкуса у них, конечно, никакого не было, но все равно мне нравилось их лизать, и глаза у Дороти точь-в-точь как эти бусины, разве что чуточку темнее.
Она печет мне еще один блинчик. Потом велит пойти подышать свежим воздухом, пока она моет посуду, и протягивает мое пальто, которое провисело всю ночь на вешалке.
Я немного стою наверху большой каменной лестницы, нюхая воздух, как лиса. Мне хочется понять, где я, но на воротах по-прежнему висит большой блестящий замок. Я выглядываю в щелочку, железо холодит мне лицо, но видно только какое-то зеленое пятно. Дом окружен со всех сторон каменной стеной, она намного выше моего роста, в одном месте прямо у стены выросло дерево, его корни цепляются за камни. Я сажусь под дерево, и тень от него скользит по моему пальто.
Мне начинает казаться, что я существую не то в картинке, не то в фильме, что я плоская и сделана из такого же вещества, как люди в телевизоре. Мои руки делаются плоскими, как лист бумаги, и я вытягиваю ладони, чтобы поглядеть на них. Они потные, в морщинки забилась грязь, я нюхаю их. Запах сладко-соленый, как у арахиса из пакетика.
Я брожу по двору. Похоже, тут давно никто не жил, пока не приехали Дороти с дедушкой. Под ногами хрустят обломки черепицы и всякий мусор. Кое-где стоят какие-то ржавые механизмы – для сельского хозяйства, наверное.
Мне снова кажется, что все кругом ненастоящее и я тоже. Я тут ничего не знаю, все чужое, если не считать одежды, которая на мне. Как будто меня вот-вот выключат – как я выключаю телевизор. Ужасное чувство, я пытаюсь его прогнать, нужно что-то сделать и снова вернуться в себя.
Поразмыслив, я решаю, что самое лучшее – напрячь мозги и постараться до нашей следующей встречи что-то понять про Дороти и про дедушку, тогда они перестанут быть такими чужими. Дедушкина вчерашняя энергия все еще витает возле ворот, я ее чувствую, когда прохожу мимо. Клубится вроде вчерашнего тумана. Другое дело Дороти. Ее энергия собрана в комочек и спрятана у нее внутри. Затем я думаю про дедушкину хромоту, про то, как она исчезла вчера, а сегодня появилась. От этих мыслей у меня начинает болеть нога, и я чуть не падаю. Поэтому я перестаю думать про дедушкину ногу. Про маму в больнице я тоже не думаю. Оставляю эту картину внутри стеклянного шара.
Я провожу еще одну ночь в той же комнате, в той же кровати. Невыносимо хочется домой, я говорю им об этом, но