Или девять. Вот здесь точно не скажу – соврать боюсь.
Показываю фотку:
– А это кто?
– О! Это Светка! Как я ее любил!
– Это что, мать Прохора?
– Нет, мать Прохора – другая Светка. Я ее еще больше любил! Это Ленкина мать.
– Так это она к тебе с дочкой тогда приходила?
– Нет. С дочкой Юля приходила.
– Это с которой у тебя еще в детдоме любовь была?
– Нет. В детдоме у меня была любовь с Танькой… Как я ее любил!
Я растрогался:
– Витя, – спрашиваю, – это была первая любовь?
– Что ты! – отвечает. – Первая любовь вот – Аленка!
Выхватывает фотку: стоит испуганная девочка с мишкой в руке, мишка свисает до полу.
Начинает мечтательно:
– Ей было семь, а мне восемь…
– Так ты же говорил, что она была взрослая!
– Это не она была взрослая! А наша воспитательница Элла Герасимовна! Но это было уже позднее… – А это кто, твой друг?
– Какой друг! Это мой сын!
– Так это который от Розки?
– Ну, ты даешь! От Розки – Илюха! А это Ваня от Лили.
– Вот это, что ли, Лилина фотка?
– Это не Лиля! Это Генриетта! Я ее до сих пор люблю!
– А это чья фотка? Бамс меня по руке!
– А вот этого не трожь! Могут у меня, у взрослого человека, быть маленькие тайны?…
Конечно, Витя прикалывался. Потому что имена каждый раз менялись. Но получалось у него очень складно и красиво.
Когда Витя умер, его отпевали в Михайловке. Было огромное количество безутешных женщин. Я такого не видел нигде.
И совсем по-другому плакала красивая рыжая девчонка, похожая на Витю. На самом деле у Вити трое детей: Илья, Прохор и Клава…
Миша Брусиловский
Мастер из «пизанской» башенки
Мне восьмой десяток. Этого достаточно, чтобы быть благодарным Господу за его доброту. Но время приносит и много горьких событий. Самые горькие из них – безвременно ушедшие друзья.
Одним из таких близких для меня людей был Витя Махотин. Не в том дело, что он был замечательным художником, самобытным, ярким, а в том, что он соединял судьбы и движения многих знакомых мне из этого мира и из других цивилизаций. Его трон стоял в центре города Екатеринбурга, в нашей «пизанской» башенке, мимо которой нельзя было пройти, не получив от Вити что-нибудь на память.
Он ничего из себя не изображал, а всегда был очень естественным. Когда я шел к себе в мастерскую, я всегда заходил в эту пизанскую свердловскую башню. И, когда заставал там Витю, ощущал, что пришел домой. Там была очень своеобразная атмосфера. Витя был необычайно радушен. Он оставил нам то «нечто», что трудно сформулировать словами. Это «нечто» теплое, цветное, от него исходит свечение. И когда к этому возвращается память, это превращается в нашего Витю Махотина.
Александр Алексеев-Свинкин
Человек богемного характера
Не помню, как мы познакомились, – может, и не знакомились даже вообще. Вижу, человек