так он и умрет, а что объявят, не объяснил. Очень спокойно сказал. И я ему поверила.
– Так он пришел в себя? – заинтересованно вскинулась Зоя Вечеславовна.
Профессор расценил слова Марьи Андреевны как сомнение в свой адрес и начал приосаниваться для того, чтобы заново и наукообразнее все переобъяснить. Генерал, боясь, что он снова овладеет инициативой, вмешался:
– А я считаю, что дело должно довести до конца. Он, – палец во Фрола, – явился, чтобы нечто объяснить, так пусть объясняет. Где и как произойдет то, что, как он считает, предстоит ему сделать и чего он делать не желает. По его словам. Может, нам кое-что станет понятнее.
Несмотря на чрезмерную витиеватость, граничащую с косноязычностью, речь генерала показалась всем убедительной. Так часто бывает. «Есть речи – значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно».
На веранде началось сочувственно-заинтересованное шевеление. Почувствовав всеобщую поддержку, генерал хотел было обратиться к представителю народа, дабы растолковать ему, что хватит, мол, темнить. Но не успел, ибо услышал угрюмый голос представителя:
– Я знаю где.
Стало быть, все понял из говорившегося выше.
– И отлично, – воскликнул генерал, – может быть, в таком случае ты нас туда проводишь?
Фрол отрицательно покачал головой.
– Что значит это твое?.. – Василий Васильевич как мог передразнил его.
– Вы, барин, меня поведите.
– То есть как? Ты же сказал, что знаешь!
Фрол кивнул и молча постучал себя скомканной шапкой чуть пониже кадыка.
– Истинный Бог. Только дороженьки не ведаю. Вы поведите меня, я и узнаю.
Раздался негромкий деланый смех Евгения Сергеевича.
– Да он просто дурачит вас, генерал. Сейчас каждый мужик мнит себя Распутиным. И внешне похож.
Все мысленно согласились, что слова профессора, в общем-то, справедливы, но вместе с тем остались при мнении, что он неправ.
Генерал, продолжая ощущать всецелую поддержку масс, не побоялся показаться смешным и решил возглавить предполагаемое шествие.
Несколько минут ушло на его подготовку и оснащение. То есть на то, чтобы отодвинуть соломенные кресла и встать, чтобы принести свечи и возжечь их.
– Ты не пойдешь? – спросила Зоя Вечеславовна оставшегося в креслах мужа.
– Лейбниц, кажется, как-то сказал: если ко мне прибегут и скажут, что типографский шрифт, случайно рассыпанный на улице, сложился сам собою в «Энеиду», я и пальцем не шевельну, чтобы пойти посмотреть. Я остаюсь с Лейбницем.
«Как типографский шрифт мог оказаться на улице?» – зачем-то подумал дядя Фаня.
Евгений Сергеевич был доволен собой. Он специально произнес свою краткую речь очень громко, ему хотелось уязвить неблагодарную толпу, не оценившую его романа. Пусть уходят! Но пусть уходят с клеймом дикарей на челе. Генерал был настолько на коне в этот момент, что счел возможным не удостаивать журнальную крысу ответом. Зоя Вечеславовна, всем умом находясь