детской травмы или гормональных нарушений. Казалось, что все гораздо сложнее и серьезнее. Это было нечто нечеловеческое и необъяснимое и возникло совсем недавно, одному Богу известно откуда. И стало его неотъемлемой частью.
То же самое можно сказать и об отце.
Только у него это все в десять раз хуже.
Отец поднял обе руки, чтобы снова начать молотить в дверь, но Кирк крикнул ему: «Потерпи минуту, уже открываю!» Он медленно открыл щеколду, снял цепочку, повернул замок и открыл дверь, чувствуя, как его заполняет ужас, не зная, что произойдет в следующую секунду, и готовясь ко всему.
Отец ворвался в квартиру, и пустое выражение его лица сменилось страхом и смертельным беспокойством. Если б Кирк не видел его несколько секунд назад, он поклялся бы, что это выражение никогда не сходило с лица отца.
– Твоя мать в больнице! Я заехал за тобой, и мы едем к ней! У нее какое-то кровотечение, и ее сейчас будут оперировать. Собирайся и поторопись! Ты нужен своей матери!
Кирк не поверил. Не поверил ничему из того, что сказал отец. Не поверил тому, что у нее «какое-то кровотечение», что бы это ни значило. Не поверил, что мать в клинике и что отец собирается туда. Он вспомнил, как старик стоял в коридоре, спокойный, безмятежный и неподвижный, и его охватила дрожь, хотя в квартире было достаточно тепло. И тем не менее он оделся и пошел с отцом и потому, что боялся ослушаться его, и потому, что в животе образовался сосущий комок, и потому, что он понимал: с матерью что-то случилось и виной всему – отец.
Сейчас он чувствовал себя с отцом не в своей тарелке еще больше, чем обычно, и поэтому по Манхэттену они ехали в полном молчании. Отец сам вел машину. Это был настоящий шок. Кирк даже не знал, что отец умеет водить. И увидев это, он был просто обязан почувствовать опасность. Кирк знал, что у отца постоянный шофер, и что бы ни заставило великого и ужасного Стивена Стюарта сесть за руль посреди ночи, в этом не могло быть ничего хорошего. Кирк украдкой посматривал на отца, который не отрываясь смотрел прямо вперед с совершенно бесстрастным лицом. На белоснежной манишке под смокингом Кирк заметил темное пятнышко и, хотя в голубоватом свете приборов оно выглядело черным, подумал, что, может быть, пятно на самом деле красное.
А что, если это – кровь?
Кровь его матери.
Было ясно, что ни в какую больницу они не поедут. И как будто для того, чтобы он убедился в этом, отец вел машину в противоположном от больницы направлении. Конечно, Кирк мог ошибаться, но ему показалось, что отец направляется в сторону дома. Молодой человек смотрел в боковое стекло и жалел, что не захватил с собой оружия. Бросив взгляд налево, он опять наткнулся глазами на темное пятно на белоснежной манишке.
Кровь.
Кирк сжал кулаки, пытаясь понять, куда они едут и где его мать, а машина бесшумно катилась сквозь ночной город в неизвестном направлении.
Арлин лежала на деревянном полу, окровавленная, истерзанная и избитая. Она не могла двигаться – ноги были пригвождены к полу, сломанные руки бессильно лежали