то шестое чувство заставило меня не открывать глаза, я стала прислушиваться к приглушенному шумом лесной листвы, гулу голосов.
Женский голос был сердитым и холодным, казалось, он яростно взывал к отомщению:
– Да, это из-за этой твари мы все чуть не погибли! И вы еще ее защищаете? Хорошо же вас воспитали цветочные маги, если вы дальше своего носа не видите?!
Она вопрошающе продолжала, все более и более повышая голос, который звенел как струна какого то неизвестного музыкального инструмента, которая вот-вот должна была порваться:
– Узрели изумрудные очи маленькой эльфийки и поняли, что она одна из нас, но забыли, забыли, что говорится в предсказании древней Иеремис.
В наш мир придет дитя любви гордой Элоис и черного Рэйва, в душе которой в равных долях сочетаются мерзкая гнилость и яркое солнце.
Ей вторил красивый глубокий мужской баритон:
– И она, Валери, принесет либо долгожданное счастье на наши земли…
– Либо, повержет его в руины! – гробовым голосом отчеканила Валери.
И стала вопрошать, терзать чьи то умы и сердца новыми репликами:
– Но что тогда делать?
– Ждать, что взбредет в голову этой сумасбродке? Уничтожить нас или осчастливить?! Этого вы хотите? Вы же ничего про нее не знаете? последовала гнетущая тяжелая тишина, которую прерывали только пение соловушки и веселое жужжание пролетающих мимо насекомых.
А женский голос, вошедший в раж, продолжал, ничуть не заботясь о впечатлении, которое она оставляла своими словами, которые кричали, что ей ой как не нравится эта злополучная некто, про которую шла речь:
– Как она жила эти семнадцать лет? Любит ли она наш мир, мир сочной зеленой листвы и чарующих ароматов ярких цветов, мир родоначальников и врачевателей человеческих душ? Мир счастья и света, добра и любви!
И после короткой, но выдержанной паузы, она стала мрачно продолжать, словно выплевывая слова, стараясь повергнуть противника ниц:
– Или может она настолько изгадила свою душу, что переупражнялась с половиной города в искусстве грехопадения?!И сейчас примется разлагать и ваши души?
Она стала кривляться, словно переигрывая чьи то слова и потешаясь над их сутью:
– Заладили, девочка, так горько плакала за светлой Элоис, что просто не может, не может быть черной и черствой!
А потом посыпался новый поток горьких вопросов:
– А то, во что она превратилась? Вы это видели? И это ее пусть не первое, но второе воплощение – мерзкое, грязное, смрадное?! Да она же чуть не убила нас всех?!
Гнетущая тишина, которая последовала за этим монологом, давила на нервы, она терзала действительность, как запах чесночного соуса на кухне у заправского повара, и не было куда от нее спрятаться, потому что этот резкий аромат, казалось, проникал в самые уголки сознания. Он давил и вытеснял, вонял и что-то говорил, но оказалось, что были люди, которые придерживались другой точки зрения. Они не обоняли этого острого аромата для куска худосочной баранины