я новое Небо и новую Землю…»
«Откровение»
Дети в траве – Елена и Александр…
И тут понимаешь: времени просто нет,
есть лишь подсолнух этот, попавший в кадр,
птицы полет, сияющий велосипед.
«Nikon» опустишь, подумав, что щелкать им —
бледным сачком ловить повсеместный свет
или же горстью черпать пастуший дым.
Времени нет, а значит, и смерти нет.
Сын машет палкой, смеется, чему-то рад,
дочка, присев, склонилась над муравьем.
Новое небо вплывает из тайных врат,
ну, а земля —
на ней мы и так живем.
Голем
…А на лбу у него светится слово «жизнь»,
в голове – стекляшка, в груди – лоза.
– Вот слеплю, и будет он нам служить, —
говорит мне сын, тревожны его глаза.
– Будет нас спасать от любой войны,
будет гнать подальше от нас беду.
– Саша, сколько света и тишины вон,
в апрельском облаке и в саду.
Дался тебе этот глиняный истукан!
Вон, перо спускается по лучу…
Ухожу.
Наливаю вина в стакан.
И курю, и думаю, и молчу.
Сказочка про пулю
Пулю, в сердце выпущенную из ствола,
озарило вдруг, что она – пчела,
что лететь назначено ей Творцом,
а не тем, кто форму залил свинцом,
кто спустил, не дрогнув, тугой курок…
И летит она, потому что срок
сквозь тишайший воздух,
домашний дым
ей нестись к подсолнухам золотым,
пить нектар, возиться в сухой пыльце,
и затихнуть вечером на крыльце —
на летке родимом в косых лучах,
чуя запах мыла, сырых рубах
со двора, где после дневных сует
все за стол садятся,
и смерти нет.
«Тяжела тоска знакомого человека …»
Тяжела тоска знакомого человека —
выпив водки, лечь в неживом бурьяне,
провалиться в ночь, где ни лиц, ни снега,
а потом блуждать беспросветной ранью…
У тебя хоть есть в этом деле опыт,
персонажи книг и герои фильмов,
что в промозглый день поднимают ворот,
вспоминают давних своих любимых.
У него же нет от печалей средства,
лишь палёнки горечь, сухой калачик…
Ты, Господь, пошли ему сон про детство,
пусть поплачет в его траве,
пусть поплачет.
«Гений места селится в тишине…»
Гений места селится в тишине,
и свистит, строгая корявый посох.
И пчелиным воздухом по весне
наполняет здешние абрикосы.
Знает все о грозах и о траве,
и, росы не тронув, во тьме гуляет,
и ночные бабочки в голове,
как стекло прозрачной, светясь, порхают.
И однажды в горестном сентябре,
прошагав уныло сухой крапивой,
ты