После интервью с Верой Николаевной, дочерью одного из героев моего очерка, всё ранее написанное пришлось переделывать. Ибо то, что она рассказала, в корне меняло его суть.
Я расплатился за кофе.
– Сколько до Москвы?
– По графику через три часа будем, а там как карта ляжет.
– Через час принесите еще два кофе.
– Сделаем, – проводник тихо закрыл дверь.
Сегодня я не просто рано встал, я вообще не ложился.
Очерк о давнем, но интересном эпизоде войны, должен лежать у главного редактора газеты еще второго мая, в набор пойти десятого, а сегодня было шестое. Но, вдруг, во время интервью с Иваном Федоровичем последним из оставшихся в живых участников тех событий, возникли непредвиденные обстоятельства. И командировку в Умань, где жил Иван Федорович, продлили в Бобруйск, где жила дочь другого героя.
Мягко говоря, биография Ивана Федоровича и просьба, с которой он обратился, не соответствовала стандартам советской патриотической риторики. Но за окном был восемьдесят шестой год, перестройка набирала силу и именно, эта нестандартность и несоответствие придавали материалу высочайшую человечность.
Но и это не всё! Как выяснилось во время интервью, я должен исправить ошибку, которую допустил сорок два года назад в одном из первых своих военных репортажей. И другого времени не будет. После праздников ложусь в клинику, а прогноз врачей не утешительный.
Появление проводника сбило с мысли. Чтоб настроиться на материал, я включил диктофон и еще раз прослушал исповедь старого солдата Ивана Федоровича.
– Когда в сорок первом в село пришли немцы, мне полных годков шестнадцать было, чуток до семнадцати не хватало. Отец на фронте, жили с матерью и ее сестрой. Хозяйство по тем временам было неплохое. Немцы спешили наступать, потому оставив двух полицаев на три села, пошли дальше. Полицаи пьянствовали, никого не трогали, и их никто не трогал. Только в октябре приехал немецкий интендант, из трех поросят забрал двух, и еще взял четыре мешка овса. А через год, так как поросят больше не держали, забрали корову и весь овес. Кур и уток мать успела порезать. С уток было много жира. В этом жиру мы прокипятили птичье мясо, и закатали его в бочонки, которые я спрятал в лесу, в запасном погребе. А еще через год пришли наши. К тому времени мне уже восемнадцать с половиной было.
Вызвали в НКВД. Так, мол, и так, возраст призывной, а находился я в оккупационной зоне. Никакие аргументы в оправдание не принимали. Хорошо, что в военной комендатуре дальний родственник оказался. Он нам похоронку на отца принес, а мы ему о новой беде поведали. Уж не знаю как, но переложил он мое дело из одной папки в другую и я, вместо штрафного батальона, попал в учебную роту, а затем на курсы артиллеристов.
Пока с моим делом разбирались, пока шли курсы, наши войска вплотную подошли к Белоруссии. Готовилось большое наступление, знаменитая операция «Багратион». Воинские части комплектовались по полному штатному расписанию и даже больше.
Командиром расчета назначили молоденького младшего лейтенанта, после училища. Остальные: я – заряжающий, Петя и Олег подающие, а наводчик старшина Николай Хомич. Причем Хомич это не отчество, а фамилия с ударением на первом слоге. Все кроме Хомича в бою небыли, зато Николай в армии с сорокового года. На Курской дуге был наводчиком на ЗИС-2, имел орден и несколько медалей.
На позицию пока не выдвигались, ждали новые орудия. Обучали нас на пятидесяти семи миллиметровых ЗИС-2, а ждали мы семидесяти пяти миллиметровые ЗИС-3.
Скучать не пришлось. Был учебный образец, на котором тренировалась вся батарея. Но Хомич гонял дополнительно. Три шкуры драл, пока мы его нормативы не выполнили. Первый норматив это разворачивание орудия из походного положения в боевое. Затем обратно из боевого в походное. Особо придирчив был к позиции. То земля недостаточно ровная, то бруствер низкий, то окоп мелкий. А уж от команды «заряжай» до выстрела, вообще, требовал не более трех секунд.
Остальные расчеты отдыхали, набирались сил перед наступлением. А мы, как проклятые, ни дня, ни ночи. То тревога, то к бою, то отход, то наступление. Честно говоря, подозревали, что мстит нам Хомич. Ну, за то, что пол войны дома «спали». Младший лейтенант хоть и был формально старшим расчета, но «издевательства» Хомича сносил стойко. Понимал офицер, такому опыту ни в одном училище не научат.
Наконец, пришел эшелон с новыми орудиями. За день распределили пушки по расчетам, и дали день на «окончательное» освоение матчасти.
Ну, думали, всё, конец муштре! Теперь в бой.
Но не тут-то было. При внимательном осмотре Хомич обнаружил дефект. Прошелся по другим орудиям, посмотрел, и написал командиру рапорт. Оказалось, что затвор нашей пушки слегка заедал, вернее, не достаточно легко скользил, а если совсем по-научному: не имел нужного теплового зазора. Разъяренный зам по тылу и инженер полка сами пришли осмотреть орудие. Был бы другой кто, и слушать не стали, а Хомича на кривой кобыле не объедешь – гордость полка. Тем более рапорт это бумага, если что, потом не отвертишься. Произвели пробные стрельбы. После шестого