хозяина, приоткрыв зеленые глаза, с тревогой уставился на него. Ришелье грустно улыбнувшись, погладил лохматую голову любимого, после чего, громко урча, кот уткнулся носом в мягкий рукав домашнего платья кардинала.
– Полагаю, монсеньор, мне не следует напоминать, что в любое время, во имя Франции, я готов сложить свою голову на плахе, посему подобные угрозы…
– Ах, Рошфор, в смерти нет доблести не только во имя свободы, но даже во имя Господа. Мудрость и осторожность, вот близкие понятия, смелость и осторожность – неотъемлемые. Из ваших уст, вырывается лишь самоотверженность и отвага, но я не слышу мудрости и не ощущаю осторожности. Сжальтесь граф, потешьте хоть рассудительностью!
Кардинал, отложив кота, поднялся с кресла, потирая красноватые от бессонницы глаза. Он бесшумно подошел к огромному столу, покрытому картой Старого Света, поверх которой громоздились стопки книг в кожаном переплете – географические атласы и военные справочники, пестрившие разноцветными ляссе, тускло поблескивали вычурными аграфами1 в виде львиных голов или старинных гербов европейских княжеств и герцогств. Рука кардинала бережно коснулась золотого теснения одной из книг, будто он только сейчас заметил в изгибах линий, нанесенных на бурую кожу, нечто прекрасное, не волновавшее его ранее.
– К тому же, ваша голова, при сложившихся обстоятельствах, не есть чем-то ценным, чем-то, что способно изменить положение дел, переломив партию в нашу пользу. А случайных жертв я не приемлю.
– Но теперь, из-за моей нерасторопности, многие ваши враги, как при Дворе, так и в провинции, получат возможность нанести если не смертельный, то весьма ощутимый удар, опорочив вас в глазах Его Величества?
– Друг мой, мой верный Рошфор, в момент, когда на вас обрушивается всеобщее презрение, не спешите посыпать голову пеплом, так как сие не является крахом, по той причине, что, во-первых, мнение большинства никогда не являлось истиной. Во-вторых, нет ничего более непостоянного и изменчивого чем суждение человечества… толпа, как всякое порождение жестокости, весьма доверчива, любопытна, а значит, не лишена сострадательности. Эти напыщенные павлины, из золотой клетки под названием Лувр, не являются исключением. Вы, несомненно, правы, моя жизнь под угрозой, она подвержена серьезной опасности, учитывая эту историю с Бекингемом. Но у нас есть шанс, и нам предстоит отыграться.
Он вдруг, на мгновенье оживился, и, вытянув руку, указал пальцем на Рошфора.
– Вам, граф, придется отыграться. Вы вернете мне всё, что я потребую, и если быть откровенным до конца, у нас просто нет другого выхода. И вот в этом случае, если вы лишитесь жизни, ваши головы будут сложены не впустую. Ваша смерть будет во благо Франции, а значит мне.
Приклонив голову, граф тихо произнес:
– Монсеньор, клянусь, мы принесем вам победу.
Последние слова, казалось, как-то необычайно подействовали на кардинала. Он, опустившись в кресло, мечтательно протянул:
– Победу…
Предложив жестом Рошфору