есть кошатину, дабы убедиться, что она тебе не по вкусу, – парировал архиепископ. – И раз уж мы об этом заговорили, лучше тебе помалкивать и не афишировать свое родство с ним. Это будет неприглядно.
В голове роилась сотня ответов, но я прикусил язык.
– Послушай, Одран, я понимаю, для тебя все это как гром среди ясного неба. – Подавшись вперед, архиепископ вернулся к теме, которую я счел закрытой, но, видимо, она не давала ему покоя: – Однако мы с Томом все обсудили, и он полагает, что ты – лучшая кандидатура. Он в тебе абсолютно уверен. И я тоже. Доверься мне, хорошо?
– Конечно, ваше преосвященство. Просто я удивляюсь, что Том меня рекомендовал, вот и все. Не поговорив со мной.
– А зачем ему говорить? – Архиепископ откинулся в кресле и, великодушно улыбнувшись, развел руки: – Ведь вы лучшие, ты и старина Сатана, верно?
Представить, что мальчишки боялись и ненавидели Тома Кардла, было трудно, тем более что я-то знал, каким он был в семнадцать лет.
В первый вечер, устроившись в келье, мы спустились в Большой зал и сели рядом за стол. И сейчас я помню тот ужин. Кусок камбалы с растаявшим маслом, миска жареной картошки, в центре стола горшок с фасолью. Четырнадцать голодных мальчишек по кругу передавали горшок и его содержимым сдабривали еду, чтобы забить ее вкус. Уже обвыклись все, кроме Тома, лицо которого вновь обрело нормальный цвет, но сохраняло выражение сердитого испуга. Все мы еще были друг другу чужие. В один прекрасный день всех нас матушки усадили перед собой и объявили о нашем предназначении, и вот мы здесь, готовые посвятить свои жизни Господу. И это здорово, думали мы. Лишь Том не выглядел счастливым.
Потом мы вернулись в нашу келью. Стесняясь один другого, переоделись в пижамы; в девять часов свет погас, но сквозь тонкие блеклые шторы к нам еще заглядывало солнце. Закинув руки за голову, я смотрел в потолок и думал, что вот началась моя новая жизнь. Готов ли я к ней? Да, мысленно ответил я. Ибо во мне была вера, иногда трудно постижимая. Но она была.
– У тебя есть братья и сестры? – спросил я, когда молчание стало тягостным.
– Девять душ, – со своей койки ответил Том.
– Много. Ты какой по счету?
– Последний. – Он будто поперхнулся. – Самый младший. Поэтому я должен стать священником. Две сестры уже монахини. А у вас в семье много детей?
– Только я и сестра. Еще был брат, но он умер.
– Ты рад, что ты здесь? – спросил Том.
– Конечно. У меня призвание.
– Кто тебе сказал?
– Мама.
– Она-то откуда знает?
– Однажды она смотрела «Программу для полуночников» и ей было Богоявление.
Я услышал какой-то звук – то ли фырканье, то ли сдавленный смех.
– Господи Иисусе, – сказал Том, и я прям вытаращился. Как-то на уроке географии один парень так сказанул и схлопотал ремня – десять ударов по каждой руке. Больше он так не говорил. – Мудня какая-то.
– Не бойся, – наконец ответил я. – Тут хорошо. Наверняка.
– Чего ты заладил? Кого ты хочешь убедить, меня или себя?
– Просто хочу помочь.
– Похоже, ты большой оптимист, да?
– Думаешь,