очереди, предложив подняться наверх по лестнице и немного подождать приема. Лестница была мраморная, с дубовыми перилами, на площадке до потолка было огромное зеркало, в углу на подставке стоял чей-то бюст, а над зеркалом было круглое окно, в которое лился дневной свет. Номер очереди на талоне был первым.
Как только мы поднялись на площадку второго этажа и вошли в двери приемной с диванами по стенам и ковром посередине, раздалась бодрая мелодия и тот же голос торжественно объявил:
– Посетители Юрий и Пусь Кивины к администратору!
Я не успел толком сориентироваться как из какой-то двери вылетела Джека и внимание одного посетителя было сразу отвлечено. Пришлось отпустить его с поводка. Ко мне же, радостно улыбаясь, быстро подошла Влада.
– Здравствуйте, пойдемте скорее! – она потянула меня за рукав. Я пошел следом, снимая на ходу рюкзак.
В маленькой, но очень стильной комнатке администратора я увидел уже знакомую мне Надежду Ивановну и группу ребят разного возраста. На настенном экране был сеанс видеосвязи с молодой женщиной в красном. Влада меня быстро со всеми перезнакомила, на экране оказалась Марта Серегина – ее мать и местная учительница (она стала вести класс после отъезда семьи Петерса, совмещая с основной работой в научной экспедиции). Она сейчас была с мужем в Соловье. В картонном ящике лежала аккуратно открытая по донышку бутылка, а в папке на столе серый конверт и само письмо из него.
Мне рассказали, что бутылку нашли случайно карьерные роботы, приняли ее за снаряд и остановили работу, ожидая инженеров. Те приехали, просветили предмет, выяснили что он безопасен и открыли дедовским способом – раскаленной нихромовой проволокой. Это спасло бумаги. Лазерный резак их бы сжег. Один из инженеров – Штефен Роберт, отец бывшего тут высокого и несколько застенчивого юноши Эдика Роберта (Эдик – имя, Роберт – фамилия, пояснил он при знакомстве) принес письмо домой, но прочесть не могли, вроде по-русски, но очень странно. Отнесли утром в мэрию в учебный класс, но Марта была на дежурстве в Соловье и письмо оставили администратору. Тогда Влада и вспомнила про меня и мое «архивно-историческое» прошлое.
Я осмотрел бутылку. Историческая бутылка, конечно, – штоф конца 19 века с царским гербом и инициалами заводчика на стекле. Современница гостиницы, между прочим, отметил я, вспомнив цифры «1896» на стене ее башни. Достал из рюкзака тканевые перчатки и взял в руки конверт. Пусь, чувствуя важность момента, оставил свою приятельницу и сел около моей ноги. На конверте уже была пара свежих жирных пятен.
– Это мои, – виновато пояснил Эдик. – Папа принес, а мы как раз ужинали. Курицу ели.
Услышав про курицу, Пусь поскреб было меня лапой, но быстро сообразил, что тут ее нет и не будет и снова затих.
От адреса на конверте остались отдельные буквы. Не прочесть. Приборами, может, разберешь. Марок не было. Даже не клеили. Чистый конверт.
Взял