пасты в раковине, кофейная сиротливая жижа на дне замусоленных чашек…
До метро добирались пешком.
– Ты обещал лично проверить вальтер, – напомнила она, целуя его в щеку при выходе из двери на пересадочной станции.
– Еще как проверю! – пообещал он, глядя на разрезы морщинок, обогнувшие ее губы. Вчера он их и не заметил.
Вымученно улыбнулся на прощанье. А в голове настырно стучало: «Скорее бы отработать магазинную каторгу и – домой! Поглазеть на чушь синюю с голубого экрана, и – спать! Одному, одному…»
Не оружейная лавка, а сайт знакомств! Ими, этими сайтами, пользоваться ему было категорически запрещено, как и всеми социальными системами Интернета. Но сетью для одиноких дам был магазин, в котором он работал. И в эту сеть то и дело залетала какая-нибудь симпатичная рыбешка… Однако с рестораном – хватит. Гусар серьезно поиздержался.
Кирьян Кизьяков. ХХ век. Сороковые годы
Отец вернулся с фронта весной сорок третьего года, демобилизованный по ранению. Был ранний светлый вечер, розовые тени выстилали отроги таежных сопок, мычали коровы, бредущие с пастбища под ленивые матюги пастуха в домашние сараи, и вдруг хлопнула калитка; выглянувшая в оконце мать потерянно прищурилась, затем всплеснула руками и – стремглав выскочила из избы. А после донесся ее радостно-обморочный вскрик.
И вошел в горницу человек с костылем, отбросил костыль, сделал неуклюжий, с выворотом ступни, шаг вперед, взял его, Кирьяна, на руки, прижал к себе. И запомнились ему, пятилетнему, металлические, со звездами, пуговицы на его гимнастерке, густые светлые усы, упруго и нежно ткнувшиеся в щеку, и потертая пилотка с рыжей подпалиной. Человек шел к дому через перелесок из молодого ельника, и пахло от него хвоей и солнцем, но исподволь шли от одежды его и другие, тревожные, запахи: йода, горького дыма, ваксы… А вот от руки его – твердой, но осторожно ласковой, исходил словно бы дух старого дерева, как от киота, хранившего в своей серебряной глубине венчальную икону покойной бабки.
– Отец, отец воротился! – причитала мать. – Вот же, спас нас Бог, оберег от беды!
Потом, уже ночью, он проснулся, увидев в мутном и теплом свете керосиновой лампы мать и отца, сидевших за столом за поздней трапезой, с лицами усталыми, но счастливыми и спокойными, и отец говорил:
– Ничего, заживет нога, тайга дело подправит, да и с того лета трав небось насушила, обойдется… Главное – корову не отобрали, козы на месте, проживем… С молоком-то не пропадем! Ружье на чердаке? Ну, значит, и лось будет, и кабан, и косуля… А завтра сети переберу, рыбки икряной добудем, май на пороге… Поднимем пацана, один он у нас, все – в нем…
Отец – молчаливый, нелюдимый, жесткий на слово, выносливый и мощный, как матерый секач, никогда не повышал голоса ни на жену, ни на сына, хотя за ребячье озорство хлесткий ремень полагался неотвратимо. Он научил Кирьяна многим таежным премудростям: охоте, рыбалке, ремеслам. Учил счету и азбуке, что заменяло школу – ближайшая находилась в сорока верстах, каждый