времени наедине, чтобы признаться друг другу о своей взаимной влюблённости.
Среди вопросов, которые Доротея задавала своим учителям, был весьма важный – а что, если она забеременеет? Ответом было сообщение, что ей, как и всем её подругам, когда их усыпили снадобьем, подложенным в обед, сделали укол, который обеспечил их стерильность на целый год. Помимо чувства облегчения от такой заботы со стороны неведомых организаторов этого необычного путешествия, пришла мысль о том, что целый год теперь будет безопасен и открыт для продолжения радостного нового дела.
Оказалось, что все школьники были разделены на пары и помещены в отдельные комнаты для индивидуального обучения.
На следующий день Стэна увели, а привели другого ученика, который тоже нравился Доротее. Она была удивлена, что с ним ей было много приятней, чем со Стэном, в которого, как ей казалось, она была влюблена. Но после пары часов и этого парня увели, и привели третьего – так что в течение второго дня Доротея близко познакомилась с пятью одноклассниками. По телевизору показывалось, что происходит в других комнатах, – а там с её подругами происходило подобное. Доротея даже видела Стэна, демонстрирующего свои новые знания её лучшей подружке Вики. И к своему удивлению Доротее было приятно наблюдать за движениями Стэна и восторгами подруги, пока её целовал Клифф, друг Стэна. Доротея удивлялась прежде всего тому, что не испытывает никакой ревности, которая раньше накатывала на неё всякий раз, когда Стэн заговаривал с какой-либо девушкой в школе.
На третий день к Доротее явились две женщины и тщательно учили, как познавать и ощущать прелести женского тела. Прерывались они лишь затем, чтобы наблюдать в телевизоре, как их мальчиков учат вкушать мужское тело учителя-мужчины. Это зрелище даже становилось временами более интересным для Доротеи, чем происходящее с ней. Однако и то, что совершалось с ней, захватывало её, отвлекало от всего и возносило в небеса.
Вечером третьего дня Доротею вывели погулять в сад, который окружал особняк, где они жили. Сад был обнесён высокой каменной стеной. С Доротеей гуляли её учителя, и больше никого из своих однокашников Доротея не видела. Она спросила, почему бы не выпустить всех в сад, чтобы погулять вместе, но ей ответили, что пока рано.
Стояла осень, и яблони клонились от тяжести плодов. Доротея сорвала яблоко и надкусила – слаще этого она не пробовала никогда. По её просьбе ей в спальню принесли целую вазу этих яблок.
За все дни, проведённые в особняке, Доротея не испытывала ни боли, ни страха, а только усиливающиеся наслаждения. Страх потому и не возникал, что не было боли, ни физической, ни нравственной. Все относились друг к другу с нежностью и заботой – учителя требовали это от девочек и мальчиков, которые уже стали женщинами и мужчинами. (Я ухмыльнулся в тот момент повествования Доротеи, она это заметила и мудро добавила, что мужество и женственность приходят изнутри, а не снаружи, на что я заметил: «Но то, что снаружи, часто оказывается внутри.»)
По мере того, как Доротея рассказывала