тут, ей-богу, очень ненадолго:
придуманный Создателем курьёз,
живущий из осознанного долга.
Дерзай. Дерзи, как водится,
Творцу. Хами ему, поскольку благодарен.
Начало – приближение к концу.
Я тоже этим временем ударен:
жду от него внезапного письма,
где строчки легче женского касанья –
небесный шёлк, творенья бахрома.
У времени своё правописанье…
Эх, жизнь-удача, туз из рукава!
Кому ещё такое выпадает?
…И рано повзрослевшая трава
под тяжестью июня проседает.
Снимок
Молодой, умеренно-красивый,
тихий бабник, сумрачный пижон…
Но с какой невероятной силой
снова лезет время на рожон!
Я стою, со мною всё понятно:
весь я тут, меня нигде не ждут.
Но вот эти солнечные пятна,
Герцен, Первомай, Литинститут!
Жора Елин сделал этот снимок
или, может, кто-то до него:
из числа ушедших невидимок,
из друзей, не рвавшихся в родство.
Из невест, не выбившихся в жёны…
Я стою и в оптику смотрю –
молодой и странно напряжённый:
будто вижу, а не говорю.
Боже мой, как страстно это время,
век двадцатый, бьющийся во мне!
Это солнце, греющее темя.
Этот я, с собой наедине…
«Ничего мне, граждане, не надо…»
Ничего мне, граждане, не надо,
ничего я больше не хочу:
ни ночного сада-вертограда,
ни столетья, что не по плечу.
Всё отдал, как бабка завещала,
пережил не веривших в меня.
Больно жизнь мне многое прощала,
у себя за пазухой храня…
Вот он я, уже давно на свете.
Жёлтый день цыплячится в окне.
Ничего не надо, птицы-дети,
ничего уже не надо мне.
Ах, качаться в пенсионной зыбке,
гречку есть, подсчитывать нули…
И держаться намертво за штрипки
резко накренившейся земли.
«Да, жизнь как жизнь: круженье пустяков…»
Поговорим о странностях любви.
Да, жизнь как жизнь: круженье пустяков,
пруды, киоски, крик товарняков.
От полустанка – запахи мазута.
Найти наощупь строчку или слог,
с губы отклеить герпес-узелок…
Простудно нынче, и душа разута.
Поговорим о странностях любви…
О том, что сколько, в общем, ни живи,
а не добрать до вечности полгода.
Что март паскуден, а страна долга.
Что пахнут прелью мокрые стога.
И, что ни день, меняется погода.
А снег лежит поверх промёрзлых шпал –
ничком, как он лежал, когда упал,
присыпан сверху паровозной гарью.
Да, мир хорош, но только со спины.
Содрать бы с этих лириков штаны…
И самому себе заехать в харю.
Так тонко в доме скрипочка поёт!
Наверно, это Моцарт…Во даёт!
А