голос, – он приложил ко рту ладони и, вытаращив глаза, завыл волком, как учил его старый охотник одноглазый Воул, который таким воем приманивал волков и с одной стрелы укладывал их наповал. В стойлах заржали лошади, а из стайни выскочил рыжий свион, испуганно глядя про сторонам.
Петр и Тимофей закатились со смеху, а свион, поняв, в чем дело, замахал руками, закричал.
– Что он кричит? – спросил отец сына, снова начав перебирать кожаные ремни и железные цепи.
– Он речит, что вельми дикий наш край, – продолжая смеяться, сказал Тимофей.
– Оно хоть и дикой наш край, да не дичее иных. А ты, сын, не гневи духа Волоса и святого Николу.
– Отче, ты никак не отвыкнешь от старых наших богов. Поп Федор в церкви не раз рек, что многие русичи молятся еще языческим богам. Поп грозил, что будут отлучать от церкви таких, что то – великий грех.
– Сыне, грех человека убить, грех украсть, грех Русь продать, а коль мы поминаем наших богов, аль Волоса, аль Перуна, то не есмь грех. Кто ведает, якой бог главнее и от якого ждать пособия?
Тихо. Медленно угасает еще по – летнему жаркий день. Ничто не шелохнется. Только листья осины мелко трепещут, словно чувствуют, что еще месяц – и им придется расстаться со своими ветвями – и зелено – белым ковром услать землю вокруг дерева. Солнце краем коснулось зубцов дальнего леса. Медленно утихал веселый щебет птиц. Все готовилось ко сну, только стаи ворон кружились и кружились над лесом, искали свои гнезда, и никак не могли их найти и угомониться. На Замковой горе ударили била, то сменилась стража. Медный звон проплыл над Подолом, Почайной, Днепром, Оболонью и, утихая, ушел к дальним ральным землям князей, к лугам и лесу.
Молодые холопы выгнали лошадей из стайни. По их шкурам волнами пробегала дрожь, они прядали ушами, фыркали, втягивали ноздрями свежий воздух, направляясь к воротам. В большом дворе стоял топот копыт и ржание. Любимый жеребец Тимофея, которого купил свион и скоро увезет из Руси, мягкими, бархатными губами подбирал с его ладони мокрые зерна овса. Этого молодого с сухойголовой, тонконогого, с добрым нравом жеребчика выходил, выкормил и объездил сам Тимофей. Конь, как бы отвечая на любовь и доброту человека, был ему предан. Заслышав призывный свист Тимофея, он рысью мчался к нему и, остановясь, бил правым копытом в землю. Юноша сегодня последний раз брал в ночное своего любимца и прощался с ним.
Он нежно гладил коня по отливающей медным блеском шее, проводил рукой по гриве, шептал:
– Прощай, Соколик. Улетаешь от меня далече – далече и будешь носить на себе якого – то свионского воя.
Конь, будто понимая речь человека, тянулся к нему головой, тыкаясь мягкими губами в грудь Тимофея.
Старый Петр так и стоял у угла стайни, наблюдал, как сын прощался с конем. Даже у старого защемило сердце, столько было боли и грусти в карих глазах сына. Как – то ему будет житься на белом свете? В мире людей так мало верности и доброты, а Тимофей быстро привязывается к людям, любит честность и правду. Петр не хотел себе признаться, что он любил больше Тимофея, чем старшего Макара, и не