его за пенис, то мне вдруг захотелось сесть на него и сказать этому моему мучителю: «Получил?!». И долго его трахать, до тех пор, пока он не устанет и не попросит меня пощадить его или, хотя бы, сделать паузу.
– Так почему же ты этого не сделала?!
– Ты удивишься, но я смутилась. Впервые в жизни я смутилась, стоя голая рядом с возбужденным мужчиной. Я вчера подумала, что если я так лихо буду орудовать, то он подумает, что это не любовь, а я – девушка, лишенная тормозов, и мне место в палате психиатрической лечебницы, а не в кабинете врача престижной клиники для миллионеров с расстройством некоторых сексуальных функций. Да и времени было, честно говоря, не достаточно. Мы обычно не делаем первый прием продолжительным. Как говорит один мой любимый пациент, кстати, британец немолодого возраста: «Нужно время, чтобы мой драгоценный пенис привык эрегировать в Ваших, Лиза, руках»
– Красиво говорит! Он случайно не поэт?!
– Нет, он – дипломат. Он не только говорит красиво. Он и возбуждается красиво, как юноша. Краснеет, и вообще смущает меня своими манерами из прошлого, нет, даже из позапрошлого века…
– И ты ему это сказала?!
– Упаси Боже! Такое пациентам, у которых и так есть проблемы, говорить не следует! Ими надо восхищаться! Им надо подыгрывать и подсказывать. До тех пор, пока они не поверят, что сексуальная дисфункция им привиделась. Что это был просто дурной сон, навеянный усталостью на работе или магнитными бурями в атмосфере.
– И получается?
– Конечно. Мои прогнозы обычно сбываются. И многие из пациентов, особенно мужчины традиционной сексуальной ориентации, считают меня волшебницей. Обычно. Но не всегда.
– Неужели кто-то оказался настолько серьезно болен, что даже ты, Лиза, его не можешь возбудить?
– Возбудить я могу любого. Честно! Я все-таки постучу при этом по дереву (Лиза с серьезным лицом стучит три раза по гладким струганным доскам причала). Но недавно мне попался один немолодой британец, приятель дипломата, который, как мне кажется, все про меня знает. Все! Я держу его за пенис, а у меня ощущение, что он меня, как сканер, просвечивает и где-то у себя все записывает. Понимаешь?!
– Нет, не понимаю. Или он – просто шпион, этот твой приятель дипломата. Что загрустила? Разве так не бывает?
– Слушай, а я об этом почему-то сама не додумалась! Ведь он сказал мне, что он пенсионер.
– Лиза, ты что считаешь, что среди пенсионеров не бывает шпионов?! Или шпионы не становятся когда-нибудь пенсионерами?!
– Мелани, говорят, что из спецслужб на пенсию уходят только вперед ногами…
– Кто такое тебе говорит?! Ты что задумалась? Эй, Ли-за..(Мелани обняла, разом замолчавшую подругу, за плечи)
Лиза вдруг поняла, что проболталась, что рассказала то, что нельзя никому говорить. Выболтала то, что узнала в русской разведшколе, когда ее, восемнадцатилетнюю, убитую горем вдову, очень интенсивно натаскивали перед заброской в Берлин двое серьезных русских дяденек, не называвшие ее по имени. Лиза поняла, что если даже такая на вид недалекая и необразованная (ведь даже школу не закончила) Мелани, раскусила,