сайгачьи туши. Их хранят в холодильниках – на задворках столовой оборудовано специальное помещение. Камеры выше человеческого роста: мороженые туши входят целиком. Фридрих ест и нахваливает: сайгачина – деликатес. По мне, ничего особенного. К тому же – слишком жестко.
У рабочих серые лица. Здесь, у нас, не принято лезть без очереди. Этот порядок завел Фридрих. Я пристраиваюсь в хвост.
«Пожалуйста, без мяса. – Тетка, стоящая на раздаче, зачерпывает липкие макароны. – Нет-нет! Пюре».
Женщины-швеи, на ходу перебрасываясь короткими фразами, несут заставленные подносы. Раньше рабочих не кормили бесплатно. На языке соек это можно назвать завоеванием капитализма. Над столовой висит привычный гул.
Рабочие едят с аппетитом. Вздохнув, я подвигаю к себе тарелку. Черпаю полной ложкой: пюре как пюре. Вкусное. Ем, стараясь не смотреть на подливу: коричневатая жижа растеклась до краев.
Тапочки. Толстые чулки. У щиколоток они сбились в гармошку… Женщина-швея, сидящая за соседним столиком, вынимает пластмассовую банку. Осторожно зачерпывая, сгребает остатки еды. Сначала гарнир, потом – сайгачье мясо. Целый нетронутый кусок. Плотно завинчивает крышку. Оглядывается. Я не успеваю отвести глаз. Теперь уже поздно. В ее глазах стыд и тоска.
Я отворачиваюсь к окну. На Парнас спускается марево, стоит, собираясь клочьями: не свет – не тьма. Там, в Европе, которую украл Юпитер, для этого часа придумали особое название: между собакой и волком…
Она не делает ничего плохого: в конце концов, это ее порция. Дома остались дети. Своей порцией она вольна распоряжаться как хочет. Почему она так смотрит: будто я – враг? Боится, что кому-нибудь расскажу?
Я улыбаюсь приветливо. Женщина опускает голову, вытирает руки о рабочий халат. Как будто накладывала не ложкой, а пальцами. Как будто пальцы измазаны картофельным пюре, политым коричневатой жижей.
Я встаю и бегу, не оборачиваясь. Как трус с поля боя…
На самом деле я просто иду. Постукиваю коваными каблуками. Я уверена: женщина-швея смотрит вслед. Так сложилось… А-ля гер ком а-ля гер. Мы находимся по разные стороны. Не то жизни, не то баррикад…
Я тоже выматываюсь до смерти. День-ночь-день-ночь. Сейчас она спустится к развозке. Приедет домой, вынет из сумки пластмассовую баночку… Это сейчас она стыдится, но очень скоро возненавидит. Всех. И меня.
На столе верещит телефон.
В трубке голос Фридриха: «Татьяна Андреевна. Зайдите».
Мысль о женщине уходит. Мне не в чем себя винить.
«Остановишь производство, подвешу за яйца! – В кабинете Фридриха полно людей. Производственное совещание по итогам недели. Присутствуют все начальники отделов. – Ты понял меня, ублюдок?!»
Начальник цеха кивает головой. Можно подумать, от него что-то зависит. Его дело – доложить по начальству: у нас кончается поролон.
Фридрих выходит из-за стола. «Извините, – ко мне он обращается человеческим голосом, – но по-другому не понимают. Дождитесь, пока я освобожусь. Потом зайдите. Через час. Нет, – он бросает взгляд на часы, – попозже. Часа через полтора».
Закрывая