«нужно разговаривать языком свинца».
После этого с Бухарина были полностью сняты те – в сущности, чисто клеветнические – обвинения, в силу которых он предстал как некий пособник кулачества; сохранилось лишь обвинение в крайнем преувеличении кулацкой опасности. Судите сами: в своем «заключительном слове» на XVI съезде партии (2 июля 1930 года) Сталин свел всю «вину» Бухарина и «правого уклона» в целом к необоснованной «тревоге», которую вызвало у них решение о «чрезвычайных мерах против кулаков»: «Помните, – вопрошал Сталин, – какую истерику закатывали нам по этому случаю лидеры правой оппозиции?.. „Не лучше ли проводить либеральную политику в отношении кулаков? Смотрите, как бы чего не вышло из этой затеи“… Появилась у нас где-либо трудность, загвоздка – они уже в тревоге… приходят в ужас и начинают вопить о катастрофе, о гибели Советской власти… И – „пошла писать губерния“… Бухарин пишет по этому поводу тезисы и посылает их в ЦК, утверждая, что политика ЦК довела страну до гибели… Рыков присоединяется к тезисам Бухарина… Правда, потом, через год, когда всякому дураку становится ясно, что… опасность не стоит и выеденного яйца, правые уклонисты начинают приходить в себя… заявляя, что они не боятся… Но это через год. А пока – извольте-ка маяться с этими канительщиками…»
Поскольку с лидеров так называемых «правых» были тем самым сняты заведомо клеветнические обвинения в защите кулаков, то есть «классового врага», Бухарин, Рыков и Томский тут же, 13 июля 1930 года, были переизбраны членами ЦК партии – то есть высшего эшелона власти, состоявшего тогда всего из семи десятков человек. «Врагами» эти трое «оказались» намного позднее, в 1937 году; в 1929–1930 гг. они потеряли только свои места на самой что ни есть вершине власти – в Политбюро ЦК (ранее роль Бухарина была сравнима лишь с ролью самого Сталина).
Но Бухарин – и в этом он не отличался от Троцкого – был полностью чужд повороту, начавшемуся в 1934 году. По словам американского историка С. Коэна, Бухарин попросту отказывался от уступок и не участвовал в неонационалистической реабилитации царизма. Так как ясно, что под «реабилитацией царизма» С. Коэн имеет в виду частичные попытки восстановить уважение к достижениям прошлого России и что никакой реабилитации царизма на самом деле не происходило, становится очевидным, что непримиримый протест Бухарина вызывало возвращение с середины 30-х годов в учебники истории и публикации имен героев русской истории, свидетельств побед русского народа.
Между прочим, то же самое писал о Бухарине и совершенно другой исследователь – сионист М. С. Агурский: «О нем сложилось немало легенд, и одна из них заключается в том, что он якобы был настоящим русским человеком, близко к сердцу бравшим страдания русского народа и в особенности крестьянства…»; на деле же «Бухарин испытывал подлинную ненависть к русскому прошлому… он до самого конца пытался сражаться, как только мог, с русским национализмом… Он говорил (имеется в виду статья Бухарина в редактируемой им газете