будет съездить еще на «Маяковскую». Але она заочно нравилась больше всего. Кажется, это одна из первых станций. Она была изображена еще в том, самом первом наборе открыток, который Наталья прятала за двухтомником Чехова.
В отличие от Али, он хорошо знал, откуда в доме Говоровых взялись те открытки.
Наталья рассказала ему об этом давно, сразу после свадьбы. Сама Алина тетка столицу прямо-таки ненавидела, называла ее не иначе как вертепом. В отличие от племянницы, которая с детства бредила Москвой.
– Мы в лагере летом ездили клубнику собирать, – рассказывала ему жена, – так нам говорили: «Отбирайте тщательно, проверяйте каждую ягодку. Это для Москвы». Уж как мы старались!
Алька даже не сомневалась в том, что в столице живут самые лучшие, самые достойные люди. И поколебать эту смешную детскую уверенность было невозможно. Этой своей уверенностью она доводила тетку до белого каления.
– Это у ней от матери, любовь к Москве этой окаянной, – ворчала Наталья. – Ты, Игорь, парень с головой, ты уж держи ее крепче, а то надумает еще тащиться в столицу поганую! Горя потом не оберешься. Мать ейная себя уже угробила… Такая хорошая девка была. Мы с ней забот не знали, пока росла. А как десятый окончила с золотой медалью – так и понесла ее нелегкая в Москву в ниверситет поступать. – Наталья так и говорила – ниверситет. – На нашу голову! Сперва радости-то было! Всей деревней собирали. Ну а через месяц вернулась. С подарками да с завядшим букетом роз. Провалилась, говорит, одного балла недобрала. Вроде как надо было пятерку получить, а ей четверку поставили. Ну знамо дело, Москва все-таки…
Смотрим мы с матерью на нашу Надюху и не узнаем – точно подменили девку. Сама не своя, то плачет, то смеется, с нами и не говорит почти, а только пишет целыми днями в тетрадку. И все почтальоншу ждет, каждое утро аж за околицу ее встречать бегает. Мы с мамкой пораскинули мозгами да поняли – влюбилась. Ну дело житейское, с кем не бывает. Ничего, повздыхает и забудет. Но время-то идет, а Надеха не успокаивается. Хуже того – смурная стала, делать ничего не хочет, лежит на кровати цельный день да ревет, а чего ревет – не говорит. А потом вдруг сказала, что заболела. Собралась с утра пораньше и поехала к доктору.
Она за дверь – а мы с мамкой за ее тетрадку. Как стали читать – матери аж с сердцем плохо стало.
Оказывается, успела Надюшка наша в Москве с парнем познакомиться. Вроде по письмам-то выходит, он какой-то профессорский сынок. Видать, охмурил он нашу дуреху не на шутку. Только и слов у ней, что дорогой да милый, Витенька да Витюша. И поняли мы с мамкой, что у них в этой Москве с Надехой уже все было, вовсю любовь крутили. Мать-то побледнела, страницу переворачивает, а там такие слова – вот мол, ненаглядный мой, рожу сына да назову его в честь твоего отца-профессора. Ему приятно станет, он и позволит тебе на мне, деревенской девчонке, жениться… Мамка как прочитала это, так и сползла с табурета. Я давай ее откачивать да каплями отпаивать. А не успела та в себя прийти, как Надька вернулась. Вошла и бухнула прямо с порога: