руки:
– Болит?
– Нет.
Кивает спокойно, проходит дальше, к Коляну:
– А ты давно?
Колян улыбается, садится на кровать:
– А тебя сюда зачем?
…Пацан разговорчивый, спокойный. Запросто принимает угощение. Со всеми на «ты». Абсолютно смелый взгляд. Разговор начинает неожиданно. Подходит и говорит, глядя спокойно, в упор:
– Дай яблоко, дядя.
Колян тихо смеётся, с удовольствием смотрит на ребёнка, кивком-взглядом приглашая нас к разговору, протягивает яблоко:
– Чё натворил?
Распахнув огромную куртку, Руслан отирает яблоко об узкий женский розовый свитер, смачно откусывает:
– Ни чё не тварил. Участковый привёл. Да выяснени… Потом брат заберёт.
Садится рядом на матрас, аккуратно откинув простыню.
Руслан пробыл у нас почти неделю. Рассказы его врезались в память.
…Он и его старший брат (на два года старше), жили с дедом. Дед старый. Остались в доме они втроём после «первой чеченской». Мать как-то ушла в магазин и пропала. Дед Муса продал корову, чтобы поехать в Грозный найти сына, их отца. Сына не нашёл, приехал больной. Денег не было. Дед лежал всё дольше и сильно кашлял, пока они с братом шастали по деревне. Где-то яблок нарвут, где-то курицу прихватят. Соседей почти не было. Все разбежались. Почти пол-улицы домов были сожжены. Редкий прохожий быстро пробегал по горелым доскам и камням на дороге. Днём бродили по разграбленным дворам, собирали дрова. Вечером закрывались дома и тушили свет. Ночью часто где-то рядом раздавались то шум мотора, то выстрелы. Два раза приходили и к ним. Слабый дед Муса научил их на этот случай и братья теперь при стуке в запертые кованые двери, хватали из-под кровати старое, как мир, одноствольное ружьё, выставляли в узкое окошко ствол и кричали поочерёдно в темноту: «Уходи, убью!». Один раз кто-то кричал весело по-чеченски совсем близко. Брат стрелял в воздух, потом они тряслись в тишине возле деда, который, слабо улыбаясь, ворчал, гладя брата по голове:
– Зачем стрелял? Два патрона было… Теперь один. Просто так не стреляй.
…В сарае, пристроенном из камней к домику так, что в него можно входить как со двора, так и из дома, у них уже два года жил русский дед. Его им отдали за долг. Деда все звали Руски. От хозяйства остался только старый пёс, скотины не было никакой, и Руски уже практически не работал. Автоматически мёл двор, иногда выходил в развороченный взрывами огород, ковырялся в земле, собирая павшие яблоки. Сварив тощую курицу, Руски напёк пресных лепёшек из остатков муки, и братья наелись, наконец, от пуза. Муса слабо похлебал бульон, и жестом отправил пленника к себе в сарай. Натужно морщась от боли, он гладил живот и говорил тихо старшему:
– Скажи ему, пусть уйдёт. Скажи, пусть днём уйдёт. Ночью заблудится, убьют.
Брат кивал, хмуря брови, говорил, когда старик разрешит взглядом:
– Отведу до моста? Мост за Мелехо солдаты ремонтируют. К ним отведу?
Старый