и идут люди по залам. Вот наши знакомые Гена Перепелкин и Толя Мухарьянов. Они по-прежнему держатся за руки. Еще раз подошли к машине, в которой ездил Ильич. Спрашивают: на каком точно месте любил сидеть Ленин?..
Идут к выходу мальчишки. Идут по длинному коридору, мимо новых дверей, закрытых пока брезентом. Там стук молотков – завтра откроются новые залы в музее. Люди увидят в них продолжение ленинской жизни. Увидят документы, увидят экспонаты наших дней. Увидят то, о чем думал Ильич, о чем говорил рабочим и ходокам из деревни, о чем мечтал, ради чего жил…
Выходят на шумный проспект мальчишки. Идут, взявшись за руки. Долго жить им, и не один еще раз придут они в дом, где широкая дверь и стертые ступеньки у входа…
Два портрета
Под красным парусом
Это было недавно. Но это было так далеко… Вот лежит карта. Я веду карандашом по синему полю, по крупным буквам: ТИХИЙ ОКЕАН. Потом буквы мельчают. Тут океан, процеженный сквозь мелкие острова, называется морем. Вот еще меньшая часть океана – Тонкинский залив. Вот маковые зерна островов – залив Ха Лонг. «Залив утонувшего дракона», – скажет вьетнамец.
Когда утонул дракон? Наверное, в первый день сотворения мира. Торчат из воды каменные гребни могучей спины… Они успели поседеть и почернеть от времени.
…Было раннее утро. Было так тихо, туманно и так тепло, будто только-только совершилось творение мира. Боги спрятались за скалы и обезьяньим глазом глядели: что же вышло из трудной работы?
Боги не пожалели красок и камней для залива. Синяя вода, синий туман, темные скалы, розовый восход… Ни звука. Только наш катер стучит: тук-тук-тук… От одной потонувшей скалы к другой несутся непривычные для этих мест звуки. Притихли боги за скалами, ждут: что же мы скажем? А у нас нет слов. Мы стоим на палубе и молчим. Только сердце с мотором вместе: тук-тук… Как же хороша ты, земля!..
Залив Ха Лонг так красив, что не с чем сравнить его. Часа три мы плыли по синей воде. Казалось, нет в мире ничего, кроме тишины, кроме несчетных утонувших наполовину скал и голубого тумана. И вдруг парус. Красный, похожий на крылья бабочки, совсем ненужный в безветрии парус. Вблизи он не так уж красив – грубая в заплатах ткань, крашенная кореньями, может, десять, а может, и пятьдесят лет назад.
Узнав, что мы из России, рыбак заулыбался, зашевелил веслами. Две лодки сошлись бортами, и мы очутились в гостях у радушной семьи.
Дынь Нги ловит рыбу, ловит креветок и крабов, ловит все, что годится в пищу, все, что можно продать на прибрежном базаре.
Дынь Нги воевал, жил в джунглях, но прогнали французов – рыбак вернулся в родной залив, на эту вот лодку.
На этой лодке родился Дынь Нги. На этой лодке умер его отец. На эту лодку привел он жену. На лодке и стол, и постель. Вся жизнь вьетнамского рыбака на лодке под красным, съеденным соленой водой парусом.
Мы долго говорили… О домике на воде, о трудностях рыбацкой жизни стоит рассказать особо. Но я не могу не сказать о том, что более всего взволновало