же. А в 69-м – ноль. Ничего не взяли… Теперь эту землю даже и залужить вряд ли придется.
Вот он, печальный итог пахоты возле речки:
лугов, на которых, плохо ли, хорошо ли, кормилась скотина, теперь нет;
испорчены земли;
обезвожена речка (поливать пашню в пойме, как теперь выясняется, нечем – «мальчишки, дурачась, запрудят вверху ручеек, и все, воды у нас нет»);
и нет злополучных огурцов, ради которых составлялась в областном центре земельная карта, ради которых и теперь еще трактор продолжает распахивать пойму.
Мне захотелось узнать, чьей же мудростью все это освящено. Директор достал из сейфа затейливо разрисованный ватман, и я прочитал: «Воронежская землеустроительная экспедиция. Начальник – Боженов, инженер – Ягодкин, начальник партии – Симонов».
– Скажите, Михаил Семенович, – спросил я совхозного агронома, – что это – неграмотность? Или дело в чем-то другом? «Устроителям земли» и вам лично разве не ясно было, чем кончается пахота берегов тут, на степной речке?
Ответом было молчание. Этим разговор и окончился. Бывают минуты, когда людям стыдно глядеть друг другу в глаза.
У села Горки мальчишки ловили раков. Таким было и мое детство…
Остаток пути по Усманке показал: там, где сохранился в пойме кустарник, где сберегли хотя бы малый лесок и земли не тронуты плугом, речка сразу же оживает. Получая сверху лишь малость воды, Усманка в этих местах живет «автономно». Появляются родниковые плесы, тростниковые заводи. Уже нельзя беспрепятственно проходить берегом – путь преграждают топкие луговины и ручейки. В таких местах вода наполняется жизнью. У села Горки первый раз за дорогу я спугнул стайку чибисов и встретил мужчину-удильщика. А выйдя на лесной берег под Новой Усманью, не поверил глазам – большой ширины водная гладь сверкала под солнцем.
– Это что, озеро?
– Нет, это Усманка, – отозвался парень, чинивший лодку.
Такими же плесами река разливалась и у села Репного. Полоса леса и мокрый, заросший лозняком луг питали водой и хранили Усманку в этом месте. Я присел возле Репного на бережок. Десятка два лодок стояло тут на приколе. По воде расходились круги от рыб. Плесы казались бездонными. Чуть пожелтевший лес спускался к самой воде. От реки в чащу уходили поросшие ежевикой тропинки. Вот такой я помнил речку моего детства. Такой хотелось видеть ее во всем течении. Просто не верилось, что широкие плесы небрежением человека превращаются в жиденький, бегущий по пескам ключик.
И последняя дневниковая запись: «От Виневитинского кордона плыл до устья на лодке…»
Выбегая из бора, речка делает в травах у лозняка прощальный изгиб. И вот уже, приподнявшись в лодке, я вижу воды другой реки. Сейчас Усманка с ними сольется. Рядом с лодкой плывут кленовые желтые листья, плывет оброненное птицей перо. Вода светлая, торопливая. Куст ивняка… И вот уже нет Усманки – лодка плывет по тихой реке с названием Воронеж.
У каждого из нас есть «своя речка».