Старичок засуетился, записал нас в друзья музея, а плитки выставил, снабдив табличкой «Письменность первобытного человека». Мы упивались какое-то время своей изысканной местью, мы ждали каких-то событий, но ничего не происходило: фальсификацию никто не заметил. Может, потому что уж очень грубой она была, а может, потому что в те первые послевоенные годы горожан мало занимали музейные дела. Да и мы сами вскоре забыли об этом…
Неисповедимы пути ассоциаций, что бы там ни говорили психологи. Какие синапсы замкнулись вдруг в моем мозгу? Почему потускнели и отдалились воспоминания о золотой мальчишеской поре, а на смену им выплыло нечто совсем другое, никакого решительно отношения не имеющее ни к моим воспоминаниям, ни к разговору с Валей? Не знаю. Однако выплыло. Выплыло медицинское заключение о смерти Астахова, в котором фигурировало словечко «ром». Ром пил Астахов в свой последний вечер на этом свете. Мы не смогли установить, где и с кем он его пил. Мы установили только, что в Заозерске рома в магазинах не было. Оставалась самая малость – найти этого человека, у которого ром был. Но малость эта лежала на другом краю пропасти, перепрыгнуть которую представлялось невозможным. А мне вдруг привиделся мостик – этакая шаткая дощечка, ведущая в туманную даль. Дощечкой этой были слова таксиста, привезшего пьяного Астахова домой. «Не то он со старушкой пил, не то старушку хоронил…»
Очень уж мне хотелось зацепиться за что-нибудь. И зацепился ведь. Да только не с той стороны.
Часть вторая
– Баба, друг, куда хошь заведет, только поддайся. А ты, значит, интересуешься?
Лысый коротышка подмигнул мне и погрузил лицо в пивную кружку. Пил он жадно, как лошадь, дорвавшаяся до ведра с водой после длинного прогона. И лицо у него было лошадиное, вытянутое, странно не соответствующее короткой фигуре. Но мне было не до физиогномических тонкостей. Лысый интересовал меня как источник информации. А открыл лысого Лаврухин, открыл, как в свое время Леверье открыл планету Нептун, не на небе, а в бумагах. Упоминания о лысом мелькали в показаниях астаховских соседей. Сперва Лаврухин подчеркнул их красным карандашом, а потом послал меня искать этого коротышку… Коротышку я нашел. Нашел в пивной. И в этой же пивной обнаружил, что за мной кто-то следит…
Лысый подмигнул и погрузил лицо в пивную кружку. Я сказал, что ничем особенно не интересуюсь, просто так уж вышло. Заговорили мы об Астахове, которого оба знали – он как художника, а я…
– Значит, по линии страхования ты? – осведомился лысый, наверное, в третий раз.
– По линии, – кивнул я.
Не обязательно было представляться лысому по всей форме. Не вынес бы он этого, замкнулся бы, не разговорился. А со страховым агентом почему не потолковать. Можно его и другом назвать, и пивком побаловаться, раз уж произошла такая нечаянная встреча в пивном павильоне, куда лысый ходил как на работу, а я пришел, чтобы эту самую нечаянную встречу организовать.
Дело застряло на мертвой