глупо улыбаясь, примолкла.
Вообще, ее суждения и поступки часто отдавали безуминкой. Не сказать еще, абсолютным умопомешательством.
Приезжая к нам в гости, свекровь в первую очередь кидалась инспектировать шкафы. Яростно двинув дверцей бельевого отделения, словно готовясь застать там врасплох прячущегося гостя, хищно набрасывалась на Герино белье, проверяла, правильно ли и ровно ли разложены стопки трусов, носков и маек. Потом распахивала другие дверцы, где ее интересовали костюмы и рубашки. Убедившись, что все не так, сокрушенно качала головой, охала, точно стряслась беда, и бурно делилась впечатлениями.
– В конце концов, – огрызалась я раздраженно, – это наш с Герой шкаф. И наше дело, как в нем и что должно лежать.
– Ошибаешься, деточка, – она злобно размахивала перед моим носом указательным пальцем. – Эту квартиру Герочке подарили мы с Валентином Георгиевичем, и тебе бы следовало быть благодарной! – Но тут же, приобняв меня, расплющивала лицо улыбочкой: – Делай, детка, все как надо, – внушала сладким голоском. – Больше ничего! Уж кажется, не трудно запомнить, что носочки не должны лежать на одной полке с маечками, да? Светочка-а, – умильно прижималась ко мне непредсказуемая женщина, – девочка моя, ну неужели мы с тобой станем ссориться из-за такой ерунды!..
Настроение моей свекрови менялось, как форма облаков в ветреный день. Но мое собственное она успевала испортить всегда.
Я быстро перестала с ней спорить. Во-первых, это бесполезно. А во-вторых – очень вредно. Потому что, если не споришь, она немного пошумит и скоро уедет. А если оплошаешь и втянешься в перепалку – ее визит может растянуться до вечера: в семейных схватках свекровь была неутомима и азартна. Именно поэтому, я думаю, ее муж, видный дипломат и у себя на службе, как говорили, ценнейший кадр, уважаемый начальством и подчиненными, в семье был только беззвучной тенью своей жены.
Когда родился Гриша, мой папа приезжал к нам чуть не каждый день. И если они с Гериной мамой пересекались, я внутренне ликовала. Папа умел воздействовать на нее таким образом, что она забывала о контроле над шкафами и о прочих своих воспитательно-репрессивных задачах, много смеялась, кокетничала и становилась даже обаятельной.
Мама к нам почти не ездила. Ко мне она была равнодушна и внуком не заинтересовалась. У нее был мой брат – как ей виделось, бесконечно нуждавшийся в ее заботливом присутствии и после своих двадцати, и после тридцати лет. Он долго не женился, что, в общем, понятно. И не пытался вывернуться из-под маминой опеки. Видимо, его все устраивало.
Я же по маме не скучала. У меня ведь имелся маленький Гриша, Гера и, наконец – мой любимый папа… Со временем я поняла, что невольно сравниваю Георгия с отцом – и, увы, не в пользу мужа. Папа безусловно оставался моим идеалом. Он всегда был самым умным, самым значительным, самым благородным мужчиной. А кроме того, с ним и себя я чувствовала самой талантливой, самой красивой – да просто самой-самой. Его любовь поддерживала и поднимала меня в собственных глазах.
Только