выдался неурожайный, проезжие в избе уже не останавливались, помощи ниоткуда не было. Кроме того, лишившись своей главной кормилицы – коровы, вдова с ребенком терпела нужду и голод. Увидев в руках мужа деньги, жена начинала плакать и просить денег на покупку коровы взамен проданной.
Худая, с острыми лопатками и чахоточным румянцем на щеках, она упрекала Гордея за свою загубленную жизнь, за голодного ребенка, за проданную корову. Гордей молча сгребал деньги в жестяную коробку и, прокладывая себе дорогу тяжелыми кулаками, выходил во двор. Заперев снаружи избу на засов, он прятал в потайном месте свою жестянку и заглядывал в кладовушку, где в большом ларе хранилась мука и в мешках стояли отруби для свиней. Покупать корма Гордей Лукич не любил и, заметив, что муки и отрубей сильно поубавились, грозно призывал к ответу жену.
Жена, обливаясь слезами, клялась и божилась, что не пекла и не варила, а муку потребляла только на болтушку себе и Леньке. При этом она выволакивала на середину избы Леньку и, показывая мужу на его вздутый живот, истошно голосила:
«Погубил ты сироту, погубил! Пухнет мальчонка с голоду... И крошки молока не видит он теперь. Разорил ты нас с ним, обездолил...»
Гордей брезгливо смотрел на мальчика и хмурил густые брови:
«Не обязан я его кормить. Сдохнет – туда и дорога!»
Как-то перед Пасхой, харкая кровью, жена вцепилась в Гордея Лукича все с той же просьбой купить ей корову. Гордей Лукич в сердцах пнул ее кулаком в грудь... и на другой день мастерил в сарае гроб.
Ленька редко видел ласку матери, больше всего он помнил ее, когда, задыхаясь от надрывного кашля, она проклинала мужа или, поставив перед мальчиком жидкую болтушку, капала в миску крупными, частыми слезами. И теперь, сидя в темном уголке, Ленька молча смотрел, как соседи обряжали покойницу, не понимая еще, что произошло в его жизни.
Гордей Лукич продал дом, продал все хозяйство и переехал в город. Леньку он оставил у птичницы из господского имения. Птичница была незлая женщина; она кормила Леньку тем, что ела сама, и, посылая мальчика пасти гусей, клала ему в котомку кусок хлеба. Жадная до нарядов, она соблазнилась вещами покойницы, и подаренные ей Гордеем Лукичом шаль да шерстяной платок обеспечили Леньке спокойное житье. Мальчик вырос, возмужал, перестал прятаться по углам, бегал за гусями, купался в речке. Птичница мало обращала на него внимания, и, только когда люди замечали ей, что на мальчишке истлели штаны, она рылась в старом тряпье покойницы, которое великодушно оставил ей вместе с платком и шалью Гордей Лукич, доставала изношенную до дыр юбку и, проклиная всех женщин, которые производили на свет детей, шила Леньке штаны. Зимой Ленька топил печь, путаясь в больших валенках, таскал воду, замешивал птице корм и, промерзнув, лез на горячую печь.
Лежа на печи и слушая, как шумит за окном метель, заметая сугробами окошки, Ленька вспоминал мать. Смутно, словно в тумане, вставала перед ним высокая, худая фигура, молчаливо двигающаяся по избе; расплывчатые черты ее лица ускользали из памяти, и только