что ничего не чувствует по отношению к дочери, как будто те собирались ей по этому поводу сочувствовать!
Я была совершенно юной, чтобы что-то понимать, и поэтому предпочитала держаться в стороне. Как и все рядовые советские дети, я ходила в ясли, потом в детский садик, а в перерыве между больницами и болезнями, играла со сверстниками во дворе. Мы жили на большой горке в центре города, где было множество двориков, и в летнее времямы играли с соседскими ребятами в бесконечные разбойники и лапту, а зимой катались на лыжах, санках или коньках.
Дома я играла со своей единственной куклой и ухаживала за ней, как настоящая мама. Даже в этом возрасте я знала намного больше о материнстве, чем моя взрослая мама.
В общем, всё было, как у всех нормальных детей, только я жила с людьми, к которым совершенно не была привязана. Я называла их папой и мамой, но они были далёкие и чужие. Большую часть времени они не обращали на меня внимания, и были заняты только собой. Я же, в свою очередь, жила в своем собственном детском мире, где их практически не существовало. С самых пелёнок они не прикасались ко мне, не кормили, не пеленами. Им никогда не знакомо было это трепетное родительское чувство, когда хочется прижать к себе драгоценное маленькое существо, защитить его от всех напастей, дать ему свою бескорыстную любовь и ласку, заботу и поддержку. Так получилось, что я жила в своем мире по имени Одиночество, куда никогда не ступала нога моих родителей.
Еще в больнице я выучила свой первый урок – сколько бы я не звала и не плакала, никто не придет и не успокоит меня. Благодаря этому уроку я превратилась в тихого безропотного ребенка, который ничего не требует от взрослых и никогда не докучает им своими бесконечными просьбами, желаниями или дурацкими вопросами. Я всегда находила для себя занятия, и в возрасте пяти лет даже сама научилась читать, что было для меня предметом особой гордости.
Мои родители и я продолжали быть соседями по комнате, живущими вместе по какому-то странному стечению обстоятельств. Я не хотела знать, почему они спорят и ругаются, почему они ненавидят друг друга и почему они такие обозленные и безразличные. Я не спрашивала себя, почему мама потеряла всякий стыд, и приводит к нам домой такое количество незнакомых мужчин. Я просто заблокировала все свои чувства по отношению к членам своей семьи. Возможно, поэтому у меня не осталось никаких радостных детских воспоминаний – я не помню ни любви, ни подарков, ни дней рождений. Я не помню ничего. Потому что ничего этого не было…
В семь лет я пошла в школу, которая находилась недалеко от нашего дома. В тот торжественный для меня день родители были, как всегда, заняты – мама пошла на работу, а папа вообще укатил в отпуск. Ни один из них не нашел нужным разделить со мной восхитительную радость первого школьного дня. С таким же безразличием они отнеслись и к моим дальнейшим школьным делам – никто не предлагал мне помощь с уроками, не ходил в школу поговорить с учителями или решить другие проблемы. Я