я вытягивала перед собой руки, затянутые в пока еще детские перчатки, то было отчетливо видно, как дрожат мои пальцы. Мало того, живот мой терзали странные, схваткообразные боли, точно от невыносимого страха. И есть мне совершенно не хотелось. Меня спасала только одержимость мамы, с головой ушедшей в переустройство комнаты своего любимого сыночка; она даже не замечала, что в последние три дня я почти ничего не ем – только за завтраком, да и то очень мало.
Однажды в магазине, машинально поглаживая стопку бархата с набивным рисунком, я вдруг вспомнила, какая чудесная гладкая кожа у Ральфа на плечах, и колени подо мной вдруг подогнулись. Я буквально рухнула в кресло; сердце мое билось так, что я не сразу смогла вздохнуть полной грудью. «Нет, я наверняка больна», – решила я.
Вечером третьего дня мы с мамой возвращались домой, словно пытаясь нагнать солнце, которое спускалось за холмы в золотисто-розовой сияющей дымке. Мама выглядела страшно довольной своими усилиями. В перевязанных лентами коробках лежали шелка и атласы для новых диванных подушек и стеганых одеял, а также материя для новых одежд. Завтра должны были доставить уже заказанные гардины, обои и кое-какие предметы мебели, исключительно, на мой вкус, уродливой; отныне ей предстояло превратить уютную и типично английскую спальню Гарри в нечто вроде пагоды – насколько, разумеется, могли представить себе пагоду моя мать и чичестерские купцы.
Мама была настроена чрезвычайно миролюбиво и ласково поглядывала на свои покупки, которыми мы были обложены со всех сторон; я тоже улыбалась улыбкой мадонны – наконец-то меня везли домой, наконец-то я вновь дышала чудесным вечерним воздухом Широкого Дола и вдыхала аромат полевых цветов, которыми щедро были усыпаны обочины дороги. Усталые лошади трусили вялой рысцой, но уже насторожили уши, чуя близость конюшни. На берегах реки виднелись яркие пятна последних желто-зеленых первоцветов, а чуть выше уже зацветали колокольчики, собираясь маленькими робкими группками. Черные дрозды вовсю распевали в лесу чудесные любовные песни, звучавшие, впрочем, немного печально, а когда мы свернули на подъездную аллею и проехали в высокие ворота усадьбы, я услышала настойчивый призыв кукушки.
В тени большого тиса, росшего возле ворот, стоял Ральф. Лошади в этот момент шли шагом, и я как бы медленно проплыла мимо него в ландо. Мы оба неотрывно смотрели друг на друга и, похоже, ничего больше вокруг не видели и не замечали. Мне даже показалось, что лес вдруг затянуло какой-то темной дымкой, словно я слепну. Где-то внутри меня, в животе что-то болезненно сжалось, как от смертельного ужаса, и почти сразу этот ужас сменился дикой радостью. Я улыбнулась Ральфу, словно именно он принес в Широкий Дол и долгожданное лето, и эти первые колокольчики, и эту кукушку. Он поклонился нашему ландо, но не дернул себя за чуб, как это обычно делали крестьяне, и взгляда от меня не оторвал. Глаза его смотрели на меня горячо и ласково, чуть прищурившись, а на устах играла легкая интимная усмешка. Увы, наша повозка слишком