по сторонам, все целенаправленно, в меру бойко, спешили к пункту паспортного контроля, чтобы не оказаться последними в длинной веренице людей.
Стрельников с группой от непривычки к очередям подоспел не то чтобы вовремя. Прилетевшие в большинстве своем уже томились на месте, переминаясь с ноги на ногу, поглядывая поверх плеч впереди стоящих. Оценив ситуацию, Мирослав вздохнул – скорой свободы очередь не предвещала, а ему еще предстояло забрать Алису и пройти ряд бюрократических процедур. Он уже жалел о своем импульсивном решении притащить собаку в Тибет. «Только ты мог до такого додуматься!» – мысленно высказал он себе. Когда ему в голову пришла идея «выгулять Алису на просторах Тибета», он не представлял себе и десятой части тех трудностей, которые связаны с этим предприятием, постигать их пришлось в процессе. Теперь он злился на свой иррациональный порыв. Ведь отговаривали же его умные люди от этой сумасбродной затеи, но нет, Погодин уперся – и хоть кол ему на голове теши. Была у Мирослава такая зловредная черта – упрямство. И вот он, тот самый случай, когда она вышла ему боком. «Ладно, никто не идеален», – поразмыслив философски, простил он себя и принял реальность как есть.
Он взглянул на циферблат специально для экспедиции купленных часов – по местному времени шестой час вечера, к ночи должны управиться. Вдруг в толпе раздалось удивленное «А-ах». С одной из путешественниц, женщиной средних лет, случился обморок. Она внезапно обмякла, но была вовремя подхвачена стоящим сзади мужчиной. «Первый пошел! – высказался Владимир Сергеевич. – Кислородное голодание. Ничего, сейчас оклемается». Пострадавшую и впрямь быстро привели в чувство, облив водой и обмахивая приготовленными для контроля паспортами. Мирослав с опаской оглянулся на Роднянского. Выглядел профессор по-прежнему не очень, но держался молодцом, распрямил покатые плечи, гордо выпятил подбородок. Погодин решил не раздражать Анатолия Степановича своей заботой, поэтому, убедившись, что тот крепко стоит на ногах, снова развернулся.
Еще в самолете Мирославу показалось, что профессору не по душе вопросы о самочувствии. Вероятно, он считал ниже своего достоинства принимать снисходительное отношение к себе, как к потенциально самому слабому участнику группы. Погодин понимал и уважал его позицию. Однако стоило признать, что дышалось в Тибете действительно непривычно туго. Разреженный высокогорный воздух ощущался субстанцией более плотной и сухой, чем привычный, московский. Погодин поймал себя на том, что тянет его ноздрями чаще и глубже обычного, испытывая неявное желание уснуть тут же и немедленно. «Сегодня буду отсыпаться», – решил он.
Стоило Мирославу выйти на улицу, как и без того непривычное дыхание сбилось снова. Тибет ударил в глаза яркостью природных красок (более не скрываемых иллюминатором и тонированным стеклом), перспективой необъятного простора, от которых на мгновенье захватило