одно с другим, впрочем, и на самом деле – зачем это делать? Но ведь было! Было! Могла уйти из толпы заполошенных и затурканных евреев Рая, где бы она ее искала? Мог бы вспомнить имена птиц Иван Николаевич, и тогда – что там говорить? – был бы он уже у соседки, и та быстренько, быстренько поменяла бы застиранный капот на платье а-ля рус с оборками и прошвами и без всяких там вытачек, а прямое, как балахон, которое естественно надевать ни на что, а это облегчает решение вопроса – если он, конечно, возникает – и создает приятную и легкую простоту в отношениях между интересующимися друг другом людьми.
Но Александра Петровна явилась не запылилась в самую что ни есть временную точку. Когда же через десять минут она вышла из ванны, где мыла руки после улицы, Иван Николаевич, набрав в легкие побольше воздуха, сказал ей очень прямо, как какой-нибудь римлянин:
– Да что вы, в конце концов, ведете себя нервно, как девочка? Вы интересная женщина, это факт, и я к вам со всей душой. Но с вами так трудно…
– Почему? – спросила Александра Петровна. – Почему со мной трудно, объясните, пожалуйста?
– У вас очень думающее лицо, – объяснил Иван Николаевич. – Это, знаете, отпугивает. Что вы там в голове своей носите?
«Он что – дурак?» – подумала она. Думающее лицо… А какое должно быть? И вместо того чтобы иронически или как там еще засмеяться, Александра Петровна рассказала ему все. Как однажды решила, что пишет доносы тайно от себя самой. Это оказалось чепухой, она только-только рассталась с Раей Беленькой – пришлось рассказать про Раю. Как бежала от нее со старым чемоданом, а потом – видите? Думающее лицо! Ха-ха! – чемодан этот отнимала у железнодорожной кассирши. Посмотрите, вот он. Чемодан. Александра Петровна достала фотографию мужа-мальчика и, боясь, что всю ее историю невозможно понять никому, а этому случайному человеку, да еще, скажем прямо, с определенными намерениями, – тем более, с торопливыми подробностями рисовала картину своих страхов. Знаете? В голове была мысль, что я виновата в смерти мужа. Нет! Нет! Мы хорошо жили, не думайте, но ведь и плохо тоже… Плохо, потому что – все мимо. Мимо радости. Он говорил: давай бутылочку выпьем. А я: с какого праздника? Ты что – алкоголик? А он практически непьющий. Но иногда говорил: давай! А? Самое ужасное, что я люблю вино. Но позволить себе это не могла. Стыдилась желания. Мужу очень нравилось играть в преферанс. На копейки играли, не думайте. Я зарубила и это. Азартные игры? Мужские компании? Куда это может увести? Положила конец. Мне кажется, это у меня такая генетика. Отрезать, как бритвой. Даже побуждения. Носить мини. Посмотрите на мои ноги. Ничего, правда? У дочери, пусть меня Бог простит, хуже. У нее мосластые коленки, чашечка такая грубая и плоская. А у меня… Но и говорила себе: не покажу! Никому, никогда и ни за что! А показать хотелось. Даже мужу не разрешала себя разглядывать при свете. Он – мне: давай я тебя искупаю. А я ему криком: ты что, извращенец? Потом ему стало скучно. И он мне сказал: надо бы умереть раньше времени. Ему за это тоже досталось. Вот так я прожила жи